Отчий дом - [7]

— Коли два, так не один, — начал тихо, с загадки, Старик. Но его все услышали.

— Да, — понимая и зная теперь, что речь шла о сватовстве, откликнулся один из попутчиков Ефима, леспромхозовский слесарь, которого все звали Башмачник. — Да. Как все бывает… Вот, скажем, у вас тут света нет — керосинка да свечи…

— Поставят электростанцию, — сказала жена Рыбака. — На волнах, я слышала, и тогда все вокруг будут освещать, весь остров. Он у нас музеем станет. И телевизорную мачту поставят…

— И я буду спать при свете, — сказала дурнуха.

— Ну что ж, — сказал еще один попутчик Ефима, бригадир из леспромхоза, по кличке Бугор. — А зайцы на острове перевелись или нет?

— То есть, а то вдруг нету, вот какое дело, — снова вступился Старик, посмеиваясь. — Ефимка ваш как приедет, все вокруг опустевает.

Ефим тоже засмеялся, довольный шуткой, а сам покосился на Алевтину: она вроде бы и улыбнулась, но в глазах ее была строгость.

— Тащи карты, дед, — сказал с обреченной решимостью Ефим, — будем играть, чтоб время, как конь вороной…

— Коня что-то я и не вижу, — недовольно крякнул Старик, но за картами пошел.

Я играть отказался и опустился на табуретку сбоку от стола, рядом с Аней. Ефим сел играть в паре с Башмачником, а Старик с Бугром. Женщины разместились на кровати, наблюдая за игрой, лакомились сладостями.

Играли недолго.

— Ну и будет, — Ефим бросил на стол карты, смешал их. — Спать пора.

Женщины-гостьи тут же встали и ушли, как будто их и не было. Вскоре и мужики подались на воздух, подышать перед сном, перекинуться словцом, посмотреть на воду, потолковать о том, какая завтра будет погода и будет ли ветер. Я видел, как Ефим у двери задержал Алевтину. Она провела ладонью по его губам и тут же отдернула руку: «Нет, ты погоди!» И отошла.

Пелагея стала разбирать постель, стелить гостям на полу у стола, а потом уложила внучку свою Аню и прилегла сама, убавив свет в лампе. Кивнула и мне, когда я вернулся в дом, чтобы шел к себе. Старик уже забрался на печь и, видно, сразу заснул. Мужики некоторое время толклись у стола, стаскивая ватные штаны. Ефим лёг сбоку и тут же затих…

Появилась и Алевтина, оглядела всех, погасила лампу, юркнула к Пелагее с Аней и тоже затихла.

Наступила ночь, и все успокоилось на острове. Тусклый свет лампы рассеивался по избе. Ефиму настала пора решиться на что-то, так я понимал. Он тихо встал, тронул Алевтину за плечо…

А утром все собрались на ловлю, но я, сославшись на головную боль, отказался. Алевтина как-то странно посмотрела на меня и усмехнулась. Мы остались с Аней, а Пелагея пошла судачить с соседями, сделав всю утреннюю работу по хозяйству. С приездом рыбаков мое уединение нарушилось, будто что оборвалось во мне. Надо было подумать о себе самом и не мешать тому, что будет (или может) здесь разворачиваться в эти дни. Я тихонько принялся складывать свои пожитки. Аня заметила это, но ничего не говорила, только наблюдала. Раз только спросила: «А ты вернешься?» Я кивнул.

Старик с Алевтиной пришли с озера еще днем, одни. Я никак не решался сказать им о своем отъезде. Алевтина с Пелагеей накололи дров, занесли и сложили в подклеть, повыдергивали в огороде перед окнами вешки, на которых сушились сети, и теперь прибирали в избе, а в печи, закрытой заслонкой, томился обед. Старик выдвинул из-под лавки корзину со старыми сетями и перебирал их, перевязывая и что-то приговаривая. Склонив голову набок, изредка косил глазом на Аню, которая притулилась рядышком, загадывая загадки: «Два конца, два кольца, посередке гвоздь…»

— Ужо тебе, — девочка протянула старику ножницы.

— …четыре ходастых, два бодастых, один хлебестун…

— Ясно, корова.

Девочка заулыбалась, потом обернулась и посмотрела на меня долгим взглядом:

— Дядя Василий уезжать собрался…

— Что так? — встрепенулся Старик. — Откуда знаешь?

— Действительно уезжаю, — сказал я. — Сегодня. Может быть, навещу Иллариона Петровича… Лодка у меня есть.

— Алевтине с Пелагеей не говорил?

— Нет еще.

— И не надо, — Старик поднялся, отбросил корзину, какое-то решение пришло и к нему. — Сейчас и отправимся, я тебе помогу.

Собрались мы в одно мгновение, откуда только расторопность взялась у Старика. Аня, кажется, тоже что-то поняла, обхватила меня своими нежными руками, уткнулась в шею.

— Не сказывай пока, — шепнул, как будто нас могли услышать, Старик, помахал рукой внучке, когда мы уже выходили задними дворами.

Обогнули мертвую землю, болота, камыши и вышли к белым пескам, к соснам и дюнам. День был полный, все вокруг было хорошо видно. Звук моторки слышался откуда-то сбоку. Мы спустили лодку, Старик оттолкнулся багром, а я сел на весла.

Лишь после того как отплыли от острова, я понял, что это было как раз то место, где мне следовало бы остаться надолго. Но я плыл на лодке прочь.

Осеннее утро было холодное, тихое, беззвучное. Я уже был в автобусе и дремал. Так я ехал, а куда, и сам не ведал. Хотелось одного — приехать в свой дом, а не искать его в мечтах своих.

День проходил, солнце, показываясь то справа, то слева от автобуса, клонилось уже к вечеру. И вдруг голос услышал…

Конечно, девушка не сама с собой говорила и не со мной, она отвечала односложно крепкому, налитому силой парню, который стоял рядом со мной. Он нёс какую-то чепуху: «Долго ли ехать?.. Доедет ли автобус по такой грязи? Куда девушка едет?..» — с плутовством, с усмешкой, с уверенностью. Темно уже стало, шофер не включал свет: не в городе же это было, в полях, в лесах.