Отчет Брэдбери - [38]

— Все в порядке. С тобой все хорошо. И дальше все будет хорошо.

Он направился к двери. Он двигался очень медленно. Я не отпускала его руку, чтобы помочь удержать равновесие.

— Тебе нужно в туалет? — спросила я.

Я не знала, что он собирался сделать. Может быть, просто хотел уйти. Трудно сказать, понимал ли он мои слова. Он не смотрел на меня, когда я говорила с ним.

— Давай покажу, где это, — предложила я.

Мы вместе спустились в прихожую. Он едва волочил ноги. Он был очень слаб, дезориентирован и ошеломлен. Я пошла с ним в туалет. Подняла крышку унитаза, подняла сиденье, потом нажала кнопку смыва, чтобы показать, как это работает. Он посмотрел на меня. На его лице застыла невыносимая печаль. У меня заболело сердце. Это было лицо Рэя. Он стоял перед унитазом. Его колени дрожали. Он походил на сгорбленного старика. Он просто стоял. Я подумала, что он, вероятно, никогда раньше не мочился в унитаз, что клоны-мужчины мочатся в длинные металлические желобы, какие имеются на стадионах для игры в бейсбол, что они используют унитазы только для дефекации, а может, они мочатся сидя. Возможно, он никогда не пользовался унитазом. Я не представляла себе, как показать ему, что надо делать. В конце концов до меня дошло, что он, вероятно, просто-напросто ждет, пока я выйду и оставлю его одного. Я вышла в прихожую. Я оставила дверь открытой и встала там, где он не мог меня видеть. Через пару секунд он закрыл дверь. Я боялась, что он упадет и разобьет голову об унитаз или о бачок, но оставалась снаружи. Я услышала шум воды, льющейся в унитазе. Когда он открыл дверь, я взяла его за руку. Он не смотрел на меня. Мы прошли по прихожей и вернулись в спальню. Я помогла ему лечь на кровать.

— Вот и хорошо, — сказала я.

Он лег на спину, лицом к стене.

Самое странное. Я сидела рядом с ним, пока он лежал в кровати. Часа в два пополудни. Было жарко. На нем была синяя укороченная пижама моего мужа, он лежал поверх одеяла, в полудреме. Я пела ему уже полчаса, пытаясь его успокоить, показать свою доброту. Человеческую доброту, чуть не написала я. Негромко пела «Три маленькие рыбки». «Страну Неверлэнд». «Покажи мне дорогу домой», обе версии. Песни, которые пела мне мать, а ей — ее мать. Я пыталась вспомнить колыбельные, но не могла. Хорошо, что я не подумала о «Баю-бай, малыш», иначе бы обязательно ее спела. Я спела «Норвежский лес», старую песню «Биттлз», которую любила моя мать. Я подумала — интересно, пел ли ему кто-нибудь когда-нибудь, слышал ли он вообще, как люди поют? Ни с того ни с сего он завопил. Словно мартовский кот перед схваткой с соперником. Я перестала петь. Он сел. Взглянул на тыльную сторону ладоней, потом начал неистово тереть ими о ноги. В одно мгновение он обезумел. Начал хватать и тянуть кожу на руках. Потом стал проделывать то же самое с голенями и лодыжками, в безумии метался, поочередно пытаясь содрать кожу с ног и рук. Похоже, ему казалось, что по его коже бегает что-то живое. Не знаю, спал ли он, был ли это сон, или он бодрствовал, и это была галлюцинация. Я положила руки ему на плечи и мягко заставила снова лечь на кровать. Там ничего нет, сказала я. Засыпай. Ничего нет. Как только я убрала руки, он снова поднялся и стал себя царапать. Это продолжалось около пяти минут, при этом он вопил, не переставая. Затем все прекратилось. Он откинулся назад, упал и мгновенно уснул. Может быть, он все это время спал. Я не знаю.

Он меня напугал. Полчаса назад я сидела на кухне за компьютером и писала эти записки. Я подняла взгляд. Он стоял у самой двери столовой. Он смотрел на меня. Я не слышала, как он спустился. Он сделал это беззвучно. В его позе не было ничего угрожающего, ему просто было интересно, чем я занимаюсь. Было странно и больно видеть его, одетого в пижаму моего мужа и похожего на Рэя как две капли воды. Отец, Сын и Святой дух. Я налила ему чашку фруктового пунша. Больше у меня ничего не было. Он выпил пунш, не сходя с места, прямо из чашки, без соломинки, без поильника. Он открыл холодильник, потому что только что видел, как я это сделала. Стал трогать все внутри. Когда он чего-то касался, я это называла — хлеб, сыр, масло, яйца, словно учила его языку. Кто знает, что ему известно? Он открывал шкафчики, и я называла вещи, к которым он прикасался. Он был очень осторожен, чтобы не сдвинуть что-нибудь и не разбить. Он включил воду в раковине, затем выключил. Посмотрел на мой компьютер, стоящий на столе, но не дотронулся до него. Похоже, больше всего его заинтересовали фотографии в рамках, висящие на стене возле полки с поваренными книгами, а также керамическая банка для печенья в виде медведя. Когда он решил, что достаточно увидел и услышал, мы снова пошли наверх. Ему было тяжело подниматься по ступенькам. Я подвела его к постели и сидела рядом, пока он не заснул. Все было очень мирно и дружелюбно, словно мы — старики-соседи, но один из нас немой. Итак, он больше не лежачий больной, не прикован к постели. Что мне теперь делать?

Понедельник. 20 июля, 22:30.

Сегодня никаких галлюцинаций. Я не заметила ни одной. Думаю, самое худшее позади. Он уже может бодрствовать довольно долгое время без перерывов. С подгузниками покончено. Когда ему нужно помочиться или сходить по-большому, он пользуется туалетом. Похоже, он знает, что делать, и благодарен за то, что ему позволяют справляться самому. Он больше не воет. Сейчас он сидит рядом со мной на кухне, пока я пишу эти строки. Он наблюдает за тем, что я пишу, без особого интереса, потягивая из кружки горячий чай. До сих пор не разговаривает. Может, он умеет читать? ____не разговаривал, пока ему не исполнилось три. Двое других заговорили рано. Наш педиатр сказал, что он заговорит, когда будет к этому готов. Так и случилось, после чего мы не могли заставить его замолчать. Теперь он — философ. Может быть, клон тоже не готов. Господи, он ведь не малыш. Могу сказать, что он по натуре вежлив и спокоен, особенно теперь, когда его организм освободился от наркотиков. Сегодня он держится на ногах увереннее, но все же он еще слаб. Уже поздно. Ему пора спать. Мне надо проводить его до кровати, но мне нравится сидеть рядом с ним.