Отчаянная - [27]

Подполковник распахнул шинель, вытащил из брючного кармана часы и махнул рукой: «Давай!»

Переправа началась. Волновались все. Каждый видел, что лодки прибыли не все, и то с опозданием. Туман поднимался на глазах, обозначив синюю полоску вражеского берега.

Удастся ли форсировать Вислу, широкую судоходную реку? Об этом думали генералы, об этом думали солдаты.

Аня стояла у самой воды и смотрела, как Шкалябин распределяет по лодкам людей.

— Снять шинели! — приказал он и разделся сам.

Командир полка и Савельев стояли тут же, тихо переговаривались. Сонно набегала волна, в уключинах поскрипывали весла.

— Ну как, товарищ Киреева? — обратился к девушке комбат.

Аня не знала, что ответить на такой неопределенный вопрос.

— Все в порядке, товарищ гвардии капитан! — отделалась она казенной фразой.

Подполковник, прищурившись, посмотрел на незнакомую девушку и, будто что-то припомнив, спросил:

— Это вы та самая Отчаянная, о которой пишут в газетах?

Девушка покраснела.

— Так точно, товарищ гвардии подполковник! — подсказал капитан. — Та самая Отчаянная и есть. Вчера вот в комсомол приняли.

— Ну что же, очень хорошо, поздравляю! — сказал командир полка и протянул руку.

Аня окончательно смутилась.

— Ну, ну, не надо краснеть!

Шкалябин стоял на носу лодки и ждал, когда подполковник подаст знак. Только сейчас девушка заметила, что лейтенант усадил уже всех людей.

— Ни пуха ни пера! — пожелал командир полка и легонько подтолкнул Аню к лодке.

Красильников отодвинулся, уступив девушке место. У самой воды стояла Шура.

— До встречи на том берегу!

— Пошел! — Подполковник, глядя на часы, поднял руку, точно судья, объявляющий о начале старта.

Красильников резко оттолкнулся веслом, лодка покачнулась, поплыла. Остальные пять лодок двинулись за ней. Аня оглянулась. Вот там, во второй лодке справа, сидят Пашка, Коля Крыжановский, Гришаня и еще четверо солдат. И вдруг в одной из лодок девушка заметила Рогачева. Он, как и Шкалябин, сидел на носу и смотрел вперед. Комсорг тоже был без шинели, в руках сжимал автомат. «Оказывается, комсорги не только говорить умеют», — подумала Аня.

— Поднажмите, ребята! — распорядился Шкалябин.

Лодка круто вырвалась вперед. Какое-то новое, еще не испытанное ощущение овладело Аней. Что-то среднее между полнейшим безразличием и сонливостью. Но если бы ей сказали: «Ложись, отдохни!» — она бы наверняка отказалась. Такое состояние бывает, когда человек не в силах предотвратить надвигающуюся опасность. Аня обернулась, посмотрела назад. На берегу еще стояли командир полка, Савельев, Шура и много других офицеров. А далеко за ними розовело небо, занималась заря. Тучи уходили на запад. Девушка зачерпнула ладошкой воду, обтерла лицо. Сегодня она должна написать матери письмо. Это так же необходимо, как, скажем, разговаривать, смеяться, двигаться.

— Чего задумалась, Анна?

Ане положительно нравилось, что Красильников называет ее полным именем.

— Нет, я ничего… так просто. Водичка хорошая, освежает.

— А-а. Пожалуй, тоже надо ополоснуться. — И Красильников, перегнувшись через корму, где сидел, окунулся чуть ли не с головой.

— Правда твоя, водица что надо. Польская водица. — По его черным усам скатывались маленькие струйки и падали на гимнастерку, от которой шел легкий парок.

— Вот бы посчитать, товарищ лейтенант, — обратился он к Шкалябину, — сколь рек переплыли.

— Много, Красильников, очень много, — ответил командир роты, глядя на Аню.

Сегодня он в первый раз решился так посмотреть на нее. Девушка давно уже заметила, что во время боя он избегает встречаться с ней глазами. Наверно, боится высказать волнение. А что он волнуется — сомнений быть не может. Все волнуются. И Аня, и Рафик, и Красильников, И другие солдаты, сидящие в лодке. Аня улыбнулась: «Не беспокойся, все будет хорошо!» — «Я беспокоюсь не за себя», — ответили его глаза.

Напряжение росло. Лодка выходила на середину реки. Ее стало относить течением. Гребцы нервно взмахивали веслами, не попадая в такт.

— Спокойнее, хлопцы! — предупредил лейтенант.

Ане хотелось чем-нибудь помочь этим людям ослабить охватившее всех напряжение. А чем? Что она может? Взять весло и грести самой? Нет, это не поможет! Был бы Алехин, он, конечно, нашел бы что сделать.

До сих пор молчавший Рафик Давлетбаев вдруг обернулся к Красильникову и заговорил быстро-быстро:

— Помнишь Днепр? Вот так же плыли… на лодка. Потом нас обстреляли фрицы. А мы что… мы ничего, не струсили. Плывем себе и смеемся. Правда, Красильник?

— Правда твоя, Давлет-бай, — подтвердил сибиряк.

— Вот как сейчас, помним Днепр. Знаешь Днепр, Ана?

Девушка кивнула.

— Мы не боялся, — заверил ее Давлетбаев. — Вот.

Кто-то пытался засмеяться, но Шкалябин предостерегающе приложил палец к губам: «Тихо, товарищи!» Гребцы, осторожно взмахивая веслами, сбавили ход. Задние лодки приблизились. До берега оставалось метров пятьдесят. Враг молчал. И это молчание еще больше усиливало напряжение.

Аня посмотрела на Пашку, который то вскакивал на ноги, то снова садился. Ему не терпелось высадиться первым. Рогачев, наклонившись к командиру первого взвода, что-то говорил. Шкалябин больше не оборачивался. Аня смотрела на его затылок и мысленно повторяла; «Все будет хорошо, все будет хорошо…» Она не договорила. Высокий столб воды вздыбился между лодками, и почти одновременно грохнули выстрел и разрыв. Стреляли из пушки прямой наводкой.