Отцеубийцы - [53]

– Свортек спас меня, когда подлость Редриха меня раздавила. Я знаю, самоубийство – это грех, но за свои грехи я отвечу сам. Редрих тогда уговаривал кьенгара бросить меня умирать, как сам бросил Римрила и Лотто. Но Свортек хотел, чтобы Митровицы взяли свое. В том, что я решился так поздно на его замысел, – только моя вина. Но ничего еще не потеряно.

Побледневший Хельхицкий выглядел так, будто боролся с тошнотой:

– Это безумие. Ты и они…

– Обсудите это и дайте ответ к утру, – утомленно перебил Хроуст. – И если решите предать своего Истинного Короля, то пусть вас судят боги – старые и новый.

Хроуст и Латерфольт взобрались на лошадей, как и паны Митровиц, все еще с сомнением и горечью смотревшие на Рейнара. Тот снова приблизился к Хельхицкому и Фубару, и Латерфольт навострил уши.

– Фомас, услышь меня. – Рейнар прекрасно видел краем глаза маячившего рядом Латерфольта, но голоса не понизил. – Войну пора закончить. Не важно как.

– Почему ты говоришь это мне, а не им? Что они сделали с тобой? Пытали? Может, их ведьма тебя заколдовала? А может… – Хельхицкий замялся, не решаясь произнести вслух то, что танцевало у него на языке, но все же выпалил: – А может, это все происки Морры?

– К черту Морру! – вспылил Рейнар, теряя самообладание. – Не Морра убила моего отца и братьев! Не Морра забрала моих детей! Я приму любое твое решение, и если ты решишь, что хочешь встретиться со мной на поле боя, пусть будет так.

Он снова приблизился к Фубару:

– Я все исправлю, мой друг, так или иначе.

– Я знаю, Рейн, – отозвался Фубар. – Можешь не сомневаться, каким будет мой ответ.

– Ты знаешь меня лучше, чем кто-либо. Ты знаешь, что и зачем я делаю и что должен сделать ты.

Латерфольт не сводил с них глаз. При виде второго их объятия гадкое чувство схватило его за горло, и он пристально наблюдал за каждым движением, жадно ловил каждое слово, хотя Рейнар не пытался спрятаться и говорил громко и ровно:

– И проследи, чтобы мой друг Такеш тоже вышел на битву. Чтобы он ждал меня…

– Он ждет тебя всегда, будь уверен. И не только он.

Наутро Митровицы дали ответ.

Было решено, что их войско будет ждать Сироток у самых стен Хасгута, чтобы застать Редриха врасплох. Решение сохранили в строжайшем секрете: и гусарам, и Сироткам объявили, что Митровицы отказались вставать под знамя Хроуста, а Рейнар – все еще пленник. Наверное, сами гусары так и думали, рассчитывая, что, пока они тянут время, Рейнар одумается. В любом случае одолеть короля иначе было невозможно: Хасгут был неприступной крепостью, и наверняка Редрих укреплял ее изо всех сил, не доверяя уже никому из своих вассалов, и особенно – Митровицам.

Но если бы они только могли видеть Рейнара в стане Сироток, их сомнения отпали бы сами собой. Латерфольт и сам не узнавал человека, который совсем недавно покорно принимал от него побои и так же покорно принял бы и смерть. Истинный Король затмил собой Шарку, которую народ по-прежнему побаивался, несмотря на все старания и заверения Латерфольта. А Рейнар теперь купался в обожании – он, в недавнем прошлом самый верный слуга короля. Имя Хранительницы, столь много сделавшей для Сироток, звучало все реже; имя же Рейнара, виновного в смерти стольких людей, гремело на каждом углу.

Латерфольт старался не думать о том, каким ветреным и доверчивым оказалось его братство – наверное, как и он сам. «Рейнар убил моих людей», – напоминал он себе всякий раз, когда их двоих чествовали, когда они оставались наедине, перешучивались и обсуждали все, от военной стратегии до сортов пива, или когда Рейнар после очередной удачной осады хлопал его по плечу…

«Он убил их. Но я присягнул ему. И я сам убью его, если он не исполнит того, ради чего Свортек все это затеял!»

А Сиротки все продвигались в глубь страны, захватывая деревню за деревней, не останавливаясь подолгу нигде, гонимые Хроустом и собственной жаждой победы. Большинство деревень сдавались без боя, скидывали со стен стяги с черным грифоном и водружали вместо них алого жука: никому не хотелось повторить судьбу Унберка. В палатке Хроуста на привалах теперь толпились от рассвета до заката люди: мелкие бароны присягали ему, крупные торговцы оценивали свою выгоду от новой власти – и Хроуст, конечно, обещал им все, что они просили, только бы завладеть их сердцами и умами.

Все чаще звучало имя Тартина Хойи, о котором, к удивлению Латерфольта, еще не забыли. Проповеди Хойи преследовали его, куда бы он ни шел. Разбойники, трубадуры, артисты, юродивые, монахи, лжепророки, бывшие рабы, хинны и прочие народы, почуявшие запах отмщения и свободы, – казалось, за Хроустом теперь идет не просто армия, а целый огромный город, растягиваясь на многие мили. И вся эта толпа выкрикивала по пути песни, и пророчества, и имя короля, и имя принца, и имя гетмана. Никто не спешил рассуждать, как в итоге распределится власть, – для всех лишь маячил на горизонте призрак ненавистного Редриха.

«А после Редриха – будь что будет», – уговаривал себя Латерфольт, когда мысли о будущем приводили его к закономерному вопросу: кто займет место стервятника? Кто будет решать, кого выкинуть из гнезда, а кому дать шанс в новой Бракадии? Хроуст не подпустит Рейнара к этому гнезду: пусть герцог ненавидит короля, его собственные птенцы сидят там и вряд ли жаждут покинуть насиженное место. Да и так ли уж ненавидит? Что, если история повторяется, и Рейнар, как и в прошлый раз, дурачит доверчивого хинна и одноглазого старика, чтобы потом снова воткнуть нож им в самое сердце?