Отброшенная в прошлое - [17]

— Как хорошо, что нас не видно с дороги, — пробормотал Адам.

С запозданием Лорен поняла, что они поменялись местами и она была спасена от соприкосновения с жесткими, пропитанными химикатами досками; Адам пожертвовал своей спиной.

— Ты такой заботливый, — прошептала она. — Давай я поцелую все твои синяки и ссадины, чтобы они поскорей зажили?

Адам изобразил благодарность, но его жалобная улыбка не вязалась с проказливым блеском в глазах.

— Потом, — сказал он и звучно шлепнул ее. — Вставай и за работу, любимая. Это был наш перерыв на кофе. А сейчас не будем тратить времени.

Она начала медленно одеваться, с удовольствием наблюдая, как Адам натягивает на себя одежду. Дубы и березы, тополя и вязы, даже яркие клены служили ему всего лишь декорацией и не могли отвлечь се внимание от него. Глядя на Адама, ей болезненно захотелось попытаться его переубедить. Она была уверена, что это возможно. Адам же всегда утверждал, что она у него единственная слабость.

Лорен отложила в сторону чепец из легкой шелковой ткани, который она расшивала узелками, что символизировало любовь, и склонилась над кипящим горшком, надеясь, что его содержимое поможет ей умиротворить Уилла. Он вернется в отвратительном настроении. В этом можно было не сомневаться. Сколько бы эля он ни выпил, все равно возвращался раздраженным.

Дом стоял на другом берегу ручья вдали от городской усадьбы; отсюда открывался вид на се крышу и дымоходы. Дом построил отец Уилла в тот год, когда Генрих VII нанес поражение славному королю Ричарду в битве при Босуорте в 1495 г. Начало правления в Англии династии Тюдоров.]. Она тревожно выглянула наружу и увидела, как Уилл быстро приближается к дому. Когда тот, кто был ее мужем, торопливо перешел деревянный мостик, она отшатнулась от двери.

По привычке она взглянула на балки низкого потолка в тщетной мольбе к небу о защите. Но его появление вытеснило все посторонние мысли из ее головы. Его грозная фигура башней замаячила на пороге, хотя он вовсе не был великаном. Один только звук его шагов по каменным плитам пола предвещал ей беду.

Он остановился, не дойдя до нее нескольких дюймов, и как будто плюнул ей в лицо грозные слова:

— Шлюха! Ведьма!

Каждое слово он подкрепил пощечиной. Ее лицо вспыхнуло, в глазах выступили слезы, но она знала, что он может ударить и посильнее. Он бил ее и раньше, бил до потери сознания, и не раз. Она знала, что он бережет силы для наказания, которое определит ей позже.

— Ты хуже винчестерской гусыни! — заорал он, когда она отпрянула прочь. Она невольно подняла руки, чтобы защититься от следующего удара. Он знал, что она наставила ему рога.

— Ты смеешь противиться мне? — рявкнул он, разгневанный ее робкой попыткой закрыть лицо. — Опусти руки, мразь. За твои грязные дела ты заслужила хорошую порку, и я как твой муж имею на это полное право. Ты принадлежишь мне, ты мое имущество. По закону я могу забить тебя до смерти, если на то будет моя воля. И никто не сможет остановить меня. Ты оскорбила меня, женщина. Ты не заслуживаешь оставаться в живых!

Молчаливый протест промелькнул в ее глазах, когда она опустила голову и увернулась от его рук. Она пережила уже несколько таких приступов его гнева, но никогда еще не видела его таким разъяренным. Он побагровел от безумной злости и почти потерял разум. Он имел полное право делать с ней, что хотел, и делал бы, даже если бы она не обесчестила его, изменив ему с возлюбленным.

Она знала, что молить о пощаде бесполезно, что сопротивление еще больше его распалит. Побег мог всего лишь отсрочить неизбежное наказание, и все же она приготовилась бежать, когда он снова приблизился к ней.

Звериный рык, вырвавшийся из его бескровных губ, усилил ее страх. Она цеплялась памятью за те несколько счастливых, бесценных, украденных ею часов любви. Любовь не могла спасти ее, но могла поддерживать в ней силы.

— Надеешься удрать от меня? — Его лицо, усеянное оспинами, скривилось в мерзкой ухмылке, приоткрыв почерневшие зубы. — Блудница! Потаскушка! Для такой мрази, как ты, не может быть пристанища. Чума на тебя, распутница!

Вынужденная в конце концов как-то защитить себя, она прошептала:

— Я не блудница.

— У тебя нет совести, неверная жена! Сука в течке — и та ведет себя приличнее, — эти слова он произнес почти как в обычном разговоре.

Ей пришлось крепко прикусить нижнюю губу, чтобы удержаться и не попросить о пощаде. Этот спокойный тон она знала слишком хорошо. В нем не было прощения. Это было всего лишь затишье перед новым взрывом гнева.

Он усмехнулся. Понизил голос, давая ей страшное обещание.

— Он тоже не уйдет от меня. Можешь быть спокойна.

Жалобный протест сорвался с ее губ помимо ее воли.

— Только не это! — воскликнула она. Ей была невыносима мысль о том, что единственный человек, проявивший к ней доброту, доказавший ей, что и она способна любить, может попасть к нему в руки.

Воспаленные глаза мужа грозно сощурились, из угла тонкогубого рта показалась слюна. От его шипения кровь стыла у нее в жилах и мороз пробегал по коже.

— Вы оба будете у меня спать вечным сном, презренная шлюха! Говорят, при дворе мужчины преспокойно носят свои рога, но здесь у мужчин есть выбор.