Отбой! - [18]
В темноте были видны лишь контуры большого здания. Перед фасадом с обеих сторон тянулись палисадники с низким заборчиком. Проход между ними вел к воротам. В этой улочке мы сложили наши вещи и сели под забором. Еще минутку! Еще хоть минутку не быть солдатом! Еще секундочку!
Все молчали. Четыре дня и три ночи в поезде были заполнены выматывающим ожиданием приезда. И все же лучше валяться всю жизнь на грязном вонючем полу вагона, чем войти в эти ворота. Ни у кого из нас не хватало духу сделать это первым. Еще хоть минуточку!
В казармах заиграли вечернюю зорю, знаменитое «ретре» австрийской армии. Чего только не вспомнишь при этих старомодных звуках! Переливы горна напомнили мне мои детские игры, мать, склоненную над моей кроваткой, сказки, страшные истории… За окнами воет метель, и слышатся призывные переливы рожка. Вспоминается вдруг вся былая безмятежная жизнь: драгуны гуляют с няньками в госпитальном саду, блестят палаши, в праздник тела господня дружки сыплют лепестки ромашки. Помню одну такую ночь, когда звук рожка доносился из-за реки, словно устремляясь к полной луне, такой круглолицей, с ямочками на щеках! Мы с отцом возвращались с прогулки на Диберж. У меня страшно болели ноги и все тело, вот как сейчас, и отцу пришлось нести меня; я засыпал у него на руках, вдыхая медовый аромат акации, голова моя клонилась и словно падала в бездонный колодец, глубокий детский сон овладевал мною, но я еще слышал звук рожка, такой волшебный, словно золотой… Может быть, это было под рождество, в сочельник? В этот день на стройной башенке нашей церкви так благозвучно играют на рожке.
Неожиданный град тумаков и ругательств вывел нас из сладкой полудремоты у стены. По узкому проходу к казарме карьером неслись запоздавшие солдаты, чтобы проскочить в ворота раньше, чем отзвучит вечерняя зоря. С разбегу они натыкались на наши чемоданы, поставленные на дороге. Это было очень забавно: никто не ожидал невидимых препятствий в темноте, и некоторые бегуны, прежде чем растянуться на мостовой, пролетали несколько метров, замысловато ругаясь.
Утром из окон казармы мы разглядели уродливый двор. Из всех углов этого двора несло прокисшей капустой, — солдаты выплескивали туда несъедобную похлебку. Мы глядели на все это с ужасом. Наверно, и мы будем выплескивать из своих котелков обеды и ужины. Судя по утреннему черному кофе, отвратительной горькой бурде, кормят здесь премерзко; мы хлебнули его и тут же с отвращением выплюнули.
Стены во дворе были разрисованы силуэтами неприятельских солдат. Вот так выглядит русский или итальянец на расстоянии тысячи, пятисот, трехсот, ста метров. Во весь рост, на коленях, лежа на земле. А вот так на расстоянии уменьшается силуэт всадника. Намотайте себе это на ус, солдатики, хорошенько запомните, как надо целиться, чтобы пуля угодила в самую грудь. Для того и помещены эти рисунки против окон; все стены размалеваны, куда ни глянь, волей-неволей видишь эти фигуры, вечно они торчат перед глазами, никуда не уйдешь от них, разве только если глядеть на небо.
Взводы выстраиваются на учение. Резко звучат слова команды. Фельдфебели соревнуются в рявкании, в ругани. Никогда мы не думали, что человеческие глотки способны издавать такие звериные звуки. Мы просто ошеломлены — до чего свирепо обращаются здесь с людьми!
По направлению к кантине проковылял, опираясь на палку, старый ополченец. Он отдал честь фельдфебелю, но сделал это просто, естественным человеческим жестом, в котором не было деревянной строевой вымуштрованности. Подобная вольность была привилегией раненых и больных солдат. Но фельдфебель, видимо, почувствовал себя оскорбленным перед лицом своей роты. Этакая небрежность в отдаче чести! Он оборвал команду на полуслове, выхватил у ополченца палку и с размаху ударил его по спине. Человек упал, но фельдфебель еще несколько раз пнул ногой этого пожилого солдата с изжелта-коричневым лицом, выглядевшего так жалко в своем мешковатом грязном обмундировании.
— Позо-о-ор! — неожиданно закричал Пепичек. Это был жуткий пронзительный вопль. Мы поняли, что произошло нечто серьезное, и в тот же миг отпрянули от окон и как один судорожно принялись рыться в своих чемоданчиках.
Через минуту краснорожий, разъяренный фельдфебель прибежал к нам наверх. Следом вошел офицер, у него был тупой широкий нос с огромными, подозрительно черными ноздрями. Мы побледнели и вытянулись в струнку.
Никто ничего не знает. Ничего. Еще в училище мы приобрели недурной опыт запирательства. Вот и пригодилась школьная выучка. Мы недоуменно пожимали плечами, и эта штатская манера отвечать разъярила офицера.
— Мать вашу так!
— Так перетак!
— Все на двор! Alles!
— В своей одежде двадцать раз «Nieder»![27]
Нет, это совсем не так страшно, как нам рассказывали, это «Лечь-встать». Ляжешь на землю, потом вскакиваешь. Ах, это надо делать быстро, — прямо валиться наземь?
Мы отряхиваем колени.
— Отца и мать ваших так! Gore glave! Выше голову!
Бегом марш! Из одного угла двора в другой — двадцать раз! И столько же раз nieder. И опять бегом. Nieder! Бегом! Nieder! Laufschritt![28]
Строгая школьная дисциплина, райский остров в постапокалиптическом мире, представления о жизни после смерти, поезд, способный доставить вас в любую точку мира за считанные секунды, вполне безобидный с виду отбеливатель, сборник рассказов теряющей популярность писательницы — на самом деле всё это совсем не то, чем кажется на первый взгляд…
Книга Тимура Бикбулатова «Opus marginum» содержит тексты, дефинируемые как «метафорический нарратив». «Все, что натекстовано в этой сумбурной брошюрке, писалось кусками, рывками, без помарок и обдумывания. На пресс-конференциях в правительстве и научных библиотеках, в алкогольных притонах и наркоклиниках, на художественных вернисажах и в ночных вагонах электричек. Это не сборник и не альбом, это стенограмма стенаний без шумоподавления и корректуры. Чтобы было, чтобы не забыть, не потерять…».
В жизни шестнадцатилетнего Лео Борлока не было ничего интересного, пока он не встретил в школьной столовой новенькую. Девчонка оказалась со странностями. Она называет себя Старгерл, носит причудливые наряды, играет на гавайской гитаре, смеется, когда никто не шутит, танцует без музыки и повсюду таскает в сумке ручную крысу. Лео оказался в безвыходной ситуации – эта необычная девчонка перевернет с ног на голову его ничем не примечательную жизнь и создаст кучу проблем. Конечно же, он не собирался с ней дружить.
Жизнь – это чудесное ожерелье, а каждая встреча – жемчужина на ней. Мы встречаемся и влюбляемся, мы расстаемся и воссоединяемся, мы разделяем друг с другом радости и горести, наши сердца разбиваются… Красная записная книжка – верная спутница 96-летней Дорис с 1928 года, с тех пор, как отец подарил ей ее на десятилетие. Эта книжка – ее сокровищница, она хранит память обо всех удивительных встречах в ее жизни. Здесь – ее единственное богатство, ее воспоминания. Но нет ли в ней чего-то такого, что может обогатить и других?..
У Иззи О`Нилл нет родителей, дорогой одежды, денег на колледж… Зато есть любимая бабушка, двое лучших друзей и непревзойденное чувство юмора. Что еще нужно для счастья? Стать сценаристом! Отправляя свою работу на конкурс молодых писателей, Иззи даже не догадывается, что в скором времени одноклассники превратят ее жизнь в плохое шоу из-за откровенных фотографий, которые сначала разлетятся по школе, а потом и по всей стране. Иззи не сдается: юмор выручает и здесь. Но с каждым днем ситуация усугубляется.
В пустыне ветер своим дыханием создает барханы и дюны из песка, которые за год продвигаются на несколько метров. Остановить их может только дождь. Там, где его влага орошает поверхность, начинает пробиваться на свет растительность, замедляя губительное продвижение песка. Человека по жизни ведет судьба, вера и Любовь, толкая его, то сильно, то бережно, в спину, в плечи, в лицо… Остановить этот извилистый путь под силу только времени… Все события в истории повторяются, и у каждой цивилизации есть свой круг жизни, у которого есть свое начало и свой конец.