Отбой! - [106]

— Помолчи, ты, бешеный! — дипломатически вмешивается осторожный Вытвар. — Брат Пуркине, пожалуй, подумает, что ты говоришь всерьез. Зачем бросать гранаты — ведь это не враги, это наши братья-славяне. Вы правильно поступили, ребята!

Эмануэлю не хочется ужинать (остальные разведчики так проголодались, что им не до разговоров), он только просит чего-нибудь теплого, чаю, что ли. Чаю с водкой от шинкарки Эстер.

К вечеру следующего дня возвращается с разведки Шпачек. С ним пять разведчиков и пятнадцать пленных поляков, в том числе офицер.

У польских солдат изнуренный вид, экипировка неважная. Они жадно накидываются на еду из нашей полевой кухни. Только офицер, легионер, отказывается от ужина, хотя заметно, что и он голоден. Ему мучительно стыдно: он взят в плен группой, втрое меньше его отряда.

С наигранным презрением он отворачивается от еды, не в силах глядеть, как чавкают его подчиненные.

Как глупо они попали в ловушку! Сперва они взяли в плен Шпачека, но не отобрали у него винтовку и гранаты. Наши ребята шли за ними по пятам. Поляки не замечали этого, а Шпачек знал. Внезапно он закричал по-немецки, чтобы было понятно полякам (они прежде тоже служили в австрийской армии):

— Kompagnie, zu mir! Рота, ко мне!

И прицелился из винтовки: «Ура, Градчаны!»

Поляки остолбенели, подняли руки и покорно дали себя обезоружить. Увидев, что «рота» состоит из пяти человек, офицер злобно сплюнул и отбросил сигарету.

Тем временем штаб в Подолинце известил нас, что установлена демаркационная линия между нашими и польскими войсками. Это широкая полоса, примерно час ходьбы. На вопрос: «Что делать с пленными?» — по телефону ответили: «Во избежание конфликта, немедленно освободить и доставить в район расположения польских войск».

Узнав, что Эмануэль — тот самый чех, который был вчера у них «в гостях» и оставил приветственную записку, польский офицер снимает с фуражки легионерский значок Белого орла и подает его Эмануэлю.

Спешно сооружен белый флаг из простыни, у крестьян реквизировали фонари. Надо торопиться, пока поляки не принялись за поиски пленных, пока не ударили на Гнязду.

Поляков сажают в сани, их сопровождает половина роты. Развевается самодельный белый флаг. Труба играет старый австрийский сигнал — перемирие.

Галопом вперед!

Другая половина роты в полном вооружении поспешно выстраивается на площади.

Воспользовавшись общей суматохой, Эмануэль дает тягу. Он бежит к воротам самой последней избы к бьет прикладом в дверь:

— Лошадей!

Вылезает хозяин, видит штык, наставленный ему в грудь.

— Лошадей! Сани! Быстро!

Грозная интонация Эмануэля заставляет крестьянина поторопиться.

На площади уже слышна команда: «Ружья на плечо!»

— На-а пле-ечо! — прокатывается эхо.

Эмануэль вскакивает в сани. Он срывает с себя ремень и бьет по коням.

— Н-но, н-но!

Без милосердия хлещет он лошадей. Он, который так любит животных.

— Н-но! — Бац, бац!

В голосе Эмануэля озлобление.

— Н-но, сволочи! — кричит он на лошадей.

Сволочи? Не это ли слово кричал еврейке-шинкарке пьяный старший лейтенант Дворжачек?..

Эмануэль нахлестывает лошадей тугим ремнем. Он запыхался, в висках у него стучит кровь. Ему вспоминается возглас Дворжачка: «Осел! Надо было кинуть туда парочку гранат…»

Издалека слышен ружейный огонь. Кони несутся галопом, уносят Эмануэля, прочь от батальона, от военной службы. Но звуки выстрелов все еще преследуют его, их не заглушить даже щелканьем ремня.

— Н-но! Н-но! — Бац!

Наконец можно отбросить ремень. Выстрелов не слышно. Тишина. Сторожкая тишина леса. Кони идут шагом.

Вот все уже и в прошлом! Служба в добровольческой армии стала лишь воспоминанием, и лучше не будить его, потому что тогда услышишь грубый окрик: «Осел, надо было кинуть в окно парочку гранат!» Именно этот окрик воскреснет в памяти, а не добродушная улыбка Кнеборта или маленького Эмериха, не фигуры старух в Глоговце, что носили нам чай с можжевеловым сиропом, не смех Шароха и его грубоватые, но простодушные шуточки.

Ах, этот Шарох! Однажды, узнав, что Эмануэль просил товарищей сообщать ему всякие наблюдения и факты о животных, Шарох заявил:

— Вот я вам расскажу случай. Возле нашей парикмахерской была лавка с охотничьими припасами. Такая красивая витрина, прямо загляденье, ей-богу! Дробовики, двустволки, ланкастерки, духовые ружья, ну все, что душе угодно! И что бы вы думали? Однажды охотничий пес уселся перед окном и давай глазеть на все эти вещи. Глядит и не может глаз отвести. Все понимает, говорю вам! Сидел там как зачарованный, это было здорово! С полчаса сидел, все любовался на дробь и патроны, и даже хвостом не шевельнул.

Всем случай очень понравился.

— …А в лавке был его хозяин, — помолчав, сказал Шарох, — который велел псу ждать его на улице!

И он залился смехом, радуясь, как здорово всех разыграл, даже Пуркине.

Нет, нет, в памяти Эмануэля не воскреснут простодушные шуточки Шароха. Ему будет помниться лишь резкий окрик Дворжачка, чье разительное сходство с типом бурбона-офицера австрийской армии побудило Пуркине уже без колебаний покинуть батальон. Его стремительное бегство — не результат случайной вспышки чувств. Измученное тело, уязвленная душа Эмануэля — они твердили ему: настоящее не лучше прошлого, в этой армии та же тупая военщина и грубость, какие Эмануэль познал на службе в австро-венгерской армии. Выходит, Губачек прав: любая война — бессмыслица и низость!