От заката до рассвета - [56]

Проблема — подрулить к старту. Колеса увязают в густой грязи по самую ось. Даже на полном газу самолет нельзя сдвинуть с места. Единственный выход — подкладывать под колеса доски…

Медленно, с трудом я наконец подруливаю к деревянной полосе и останавливаюсь на самом краю твердой площадки. Девушки-вооруженцы на руках подносят «сотки». Бомбы тяжелые, девушки кряхтят. Подвесить стокилограммовую бомбу нелегко. Но они наловчились: две-три девушки, стоя на корточках, на коленях, быстро поднимают «сотку», подводят ее к замку и подвешивают под крыло, закрепляя винтами. Потом другую… Когда бомбы подвешены, они уходят за новыми: уже подруливает следующий самолет.

Девушки-вооруженцы… Им здорово достается. Руки у них шершавые, потрескавшиеся. Зимой примерзают к металлу. Бывают ночи, когда каждая из них поднимает в общей сложности больше двух тонн бомб. Спать им приходится мало: днем они готовят взрыватели к бомбам, проверяют вооружение, чистят пулеметы, ходят в наряд. И питаются они не так, как летчики. Но никто из них ни на что не жалуется: война…

Почему-то они, как на подбор, все небольшого роста, тихие, скромные девочки. Техники — те погорластее. Если нужно, отругают летчика так, что только держись…

До утра мы летаем, бомбим крепость. А утром, пошатываясь от усталости, плетемся с аэродрома. Техники и вооруженны еле ноги волочат.

На шоссе нас ждет машина. Трудно, ох как трудно поднять ногу, чтобы влезть в нее!

Возле столовой нас встречает начштаба Ракобольская. Она, улыбаясь, подходит к Ире, ко мне и говорит:

— Поздравляю вас. Сегодня в газетах Указ о присвоении звания Героя Советского Союза девяти нашим девушкам. В том числе и вам.

Мы знали, что еще в октябре прошлого года нас представили к этому званию, но все равно растерялись. Как-то совсем неожиданно получилось. Ира покраснела и, поблагодарив ее, ничего не сказала. К этому времени счет боевых вылетов у Иры Себровой перевалил далеко за девятьсот. Она держала первенство в полку. Но не любила моя Ира, когда ее как-то отмечали, выделяли среди других…

Пока у нас в полку было пять Героев: Дуся Носаль, Женя Руднева (обеим это звание присвоено посмертно), Маша Смирнова, Дина Никулина и Дуся Пасько. Теперь еще девять.

…Из Слупа полк перелетел в город Тухоля. На домах, в окнах — польские национальные флаги. Красно-белые. Красное с белым всюду: в петлицах пиджаков, на шляпах жителей…

Большой зал местного театра. Здесь у нас торжество. Для вручения наград приехал командующий фронтом маршал Рокоссовский. Когда он, высокий, худощавый, вошел в зал, Бершанская громко и четко отрапортовала ему. Маршал, немного растерянный, тихо поздоровался с нами и, услышав общий громовой ответ, смутился. Затем он произнес небольшую речь и начал вручать Золотые Звезды и ордена.

Высокую награду получили Ира Себрова, Женя Жигуленко, Надя Попова, Руфа Гашева, Катя Рябова и я. Трем девушкам это звание было присвоено посмертно: Оле Санфировой, Тане Макаровой и Вере Велик.

Посмертно. Сколько могильных холмов осталось на нашем пути!.. На Кубани, в Белоруссии, в Польше… У многих из тех, кто уже не вернется с войны, могил не осталось — у тех, кто сгорел в воздухе вместе с самолетом.

И когда мы почтили их память вставанием, я подумала о том, что высокое звание Героя принадлежит не только тем, кого отметили, но и многим из тех девушек, которые не вернулись. Они погибли героями.

Снег

Идет снег. Уже много часов. Крупные тяжелые хлопья падают на землю.

Давно рассвело, а в небе все еще темно. Как будто рассвет только начинается. Если запрокинуть голову и смотреть вверх, то кажется, что ничего больше не существует на свете, только хлопья снега, несущиеся вниз. И — тишина. Та особенная зимняя тишина, какая бывает, когда неслышно падает снег. Когда тебе нестерпимо хочется услышать, как он шумит…

Я жду, чтобы снег прекратился. Нужно лететь на поиски. Жду терпеливо, погруженная в тишину. А он все падает, падает. Оседает на крыльях самолета, на брезентовых чехлах, которыми закрыты мотор и кабины. И нет ему конца. Как будто небо опрокинуло на землю весь свой снежный запас.

Иногда я подхожу к самолету и раздраженно смахиваю крагами слой снега с крыла. Но темная блестящая поверхность его сразу же тускнеет, покрываясь сначала легким пушком прикоснувшихся первых снежинок, затем становится белой. Новый слой снега нарастает на крыле. Он такой нежный, пушистый, этот белый снег… Но я смотрю на него с ненавистью.

Раздражение быстро проходит, если постоять, глядя вверх на снежинки. Кружась в несложном танце, они несутся вниз легко и весело, не думая о том, что их там ждет внизу. Не все ли равно… Им весело, они кружатся и кружатся… Я смотрю на них, и тревожные мысли проходят.

Ночью полеты были прерваны. Мы бомбили порт Гдыню, и вдруг пошел снег. Сначала слабый. Многие успели долететь до своего аэродрома. Потом повалил густой-густой. Четыре самолета не вернулись.

Иры моей нет. И Клавы-джан тоже. А прошло уже много времени. Где они?

Я мягко ступаю унтами по свежему снегу. Десять шагов в одну сторону, десять в другую. Иногда останавливаюсь, чтобы посмотреть вверх. И снова хожу. Где они? Может быть, сели в поле… А может быть… Нет, лучше смотреть на снег. Смотреть долго, запрокинув голову, чтобы видеть только небо.