От Терека до Карпат - [7]

Сухомлинов, готовившийся к такому докладу, изучил все донесения и справки, поступающие по этой теме в штаб, и сейчас был во всеоружии.

– Армия Австро-Венгрии хотя и сильный противник, но не является передовой по сравнению с нашей армией ни в отношении организации и обученности, ни по своей технике, – начал он. – Она состоит из трех главных частей: общей армии для обеих основных половин государства – содержится на общий бюджет монархии, – австрийского ландвера с его ландштурмом и венгерского ландвера, называемого гонвед, в состав которого входит также ландштурм. Эти особые формирования для Австрии и Венгрии содержатся на средства каждой из половин государства. По обученности ландвер слабее общей армии, а ландштурм – даже слабее ландвера. Служба во всех трех частях армии установлена в 12 лет: два года – под знаменами (для кавалерии и артиллерии – 3 года), восемь и соответственно семь лет – в резерве общей армии и 2 года в резерве обоих ландверов. При общей численности населения империи в 45 миллионов человек ежегодный призыв исчисляется в полмиллиона человек. К числу крупных недостатков австро-венгерской армии относится слабое оснащение воздушными силами по сравнению с другими европейскими армиями и нашей армией.

Артиллерия Австро-Венгерской империи находится теперь в переходном периоде, главный недостаток – бронзовые орудия сохраняются повсеместно. Артиллерия, кроме того, малочисленна, особенно тяжелая.

Затем Сухомлинов перешел к главному, принципиальному недостатку австро-венгерской армии, проистекавшему из так называемой «лоскутности» всей монархии, объединившей под короной Габсбургов земли многих балканских народов.

– Армия нашего вероятного противника на юго-западе – единственная в своем роде по национальному составу. Еще Наполеон утверждал, что это является слабой стороной воинских формирований. Так, процентный состав армии Австро-Венгрии по национальностям следующий: немцев, то есть австрийцев – 29 процентов, или меньше одной трети, славян – 47 процентов, или почти половина, мадьяр – 18 процентов, румын – 5 процентов и итальянцев – один процент. Сильнейшими частями являются мадьярские. Корпус офицеров, несмотря на многонациональный состав, хорошо обучен и превосходит в этом даже своих союзников – прусское офицерство. Командный язык всей армии – немецкий, но обучение ведется в национальных полках на родном языке…

– Спасибо, Владимир Александрович, – прервал доклад Сухомлинова царь и обратился к присутствующим:

– Так что будем делать?

За всех ответил Сухомлинов:

– Я согласен с мнением председателя Совета и прошу разрешения послать телеграммы генералам Иванову и Скалону, что мобилизации проводить не следует.

Часть первая С Богом, Терцы! Не робея

На Карпатах, на Карпатах,

Под австрийский свист и вой,

Потерял казак папаху

Вместе с русой головой…

Из казачьей песни

Глава I

Лето было в разгаре. Солнце обливало землю горячим зноем. Травы давно выгорели, хлеба пожелтели, и когда налетал ветерок, тугие колосья, ударяясь друг о друга, тихо звенели, перекатываясь волнами.

На Тереке созрел урожай, поспевали огороды, стояла жара.

Накаленный дрожащий воздух, будто вырвавшись из горячей печи, дышал жаром, обжигая лицо. Кое-где хлеба начали осыпаться, поэтому станичники срочно приступили к уборке.

Никита Казей вместе с женой Мариной и трехлетним сынишкой тоже выехали в поле.

– На Черной речке пшеничка непременно под серп, – делится с женой Никита, – а на барабане[2] подкузьмила – за волосы придется драть.

– Жаль, ей бы еще дождичка, да Бог не дал, – отвечала Марина, внимательно осматривая хлебную ниву.

Выйдя в поле, они увидели, что недалеко от их загона начал жать свой клин Алексей Чумак. Рядом с ним – жена Наташа, раздобревшая в сером сарафане.

– Вон Зазуля жнет, а там Кужуховские, – заметила Марина.

– Здорово, Илья Максимович! – крикнул Никита, низко кланяясь пожилому казаку. На поле Кульбаки уже виднелись копны.

– Здорово, здорово! – ответил тот. – И ты, Никита Петрович решил жать? – уважительно спросил он Казея.

– Что ж от всех отставать. Сейчас та пора, что как говорят: День год кормит, – правда, дядя?

– И то верно, – отвечал Кульбака.

Никита вспомнил, как весной они вместе здесь сеяли. За работой он на время забылся, а когда очнулся, смотрит, Илья скинул самотканые серые портки, повесил их на телеге и без штанов, прикрывая рубашкой неудобное место, начал рассеивать пшеницу.

Ох и смеялся тогда Никита, а Илья Максимович уверял:

– Старики еще баили: без портков сей – уродится… Ты не гляди, чего согнулся? Посмотришь по осени.

Потом Никита часто заглядывал на этот участок. Пшеничка тут пыжилась зеленью, кудрявилась, и совсем недавно он видел – колос пшенички большой, от тяжести к земле клонится, а на соседних участках пшеничка низенькая, остроносенькая.

– Ну, что примета старинная, оправдывается? – с шуткой обратился Никита к Кульбаке.

Илья засмеялся и, свернув жгут, туго перепоясал сноп пшеницы, тряхнул им, твердо поставил на землю, гладя наливные колосья.

– Пшеничка что надо! Эх, сама рука с радостью жнет! – ответил он.

– А у тебя, Никита Петрович, тоже ничего?