От Советского Информбюро - 1941-1945 (Сборник) - [40]

Когда эти работы были закончены, саперы взялись за дороги и постройку госпиталя.

Через месяц под землей вырос, а верней сказать - в землю врос, целый медицинский городок. Палаты на сто двадцать коек, приемный покой, операционная, кабинеты врачей. На полуострове создался подземный госпиталь особого типа - и полевой и в то же время тыловой.

Здесь не оставляли только тех, кому предстояло лежать более полутора месяцев. А всех тех, кто хоть через полтора месяца мог стать снова в строй, лечили здесь же, на полуострове, не отправляя на материк.

На полуострове все вросло в землю: землянки, медпункты, гаражи, конюшни, склады - все стало подземным.

Можно ехать километр за километром среди расположения войск и не видеть ничего, кроме снега и торчащих из-под него красноватых скал.

Замаскированные в скалах западного побережья полуострова береговые батареи топят немецкие транспорты, идущие по единственному пути из Киркенеса в Петсамо.

По вспышкам нащупав примерное расположение батарей, немцы несколько раз пытались провести свои транспорты под прикрытием бомбежек.

Как только транспорты, крадучись вдоль берега, подходили к Петсамскому заливу, начиналась бомбежка батарей.

Но артиллеристы ухитрялись все-таки давать залпы по кораблям, выскакивая из укрытий к своим орудиям, в короткие интервалы между двумя заходами бомбардировщиков.

Потеряв так еще один транспорт, немцы стали бомбить беспрерывно, заходя и пикируя по очереди, по одному самолету. Тогда артиллеристы стали уходить в укрытие тоже по очереди. Один орудийный расчет во время бомбежки оставался и продолжал стрельбу по транспортам.

Большие хлопоты причиняют немцам тяжелые батареи, бьющие по подступам к перешейку.

На гребне покрытых снегом скал, куда нам добрых два часа пришлось добираться чуть не ползком, бессменно, денно и нощно сидит на своем наблюдательном пункте командир Скробов.

Это место похоже на орлиное гнездо, и на больших белых птиц похожи наблюдатели Скробова, неподвижно припавшие в своих широких белых халатах к гребню скалы.

Постоянный, непрерывный, бешеный, режущий ветер. Здесь, на вершине, он дует минуту, час, день, неделю, месяц, год. Он дует всегда. У наблюдателей - потрескавшиеся от ветра губы и красные, воспаленные глаза. Но зато отсюда, с этой открытой всем четырем ветрам скалы, видны все дороги и тропки, ведущие к перешейку.

Сам Скробов, большой молчаливый, редко улыбающийся человек, "научный работник", как его шутя называют в штабе, действительно ведет свою работу с научной точностью.

Все пристреляно: каждый квадрат, каждый выступ, каждая лощинка, тропа.

Провода идут вперед, на второй наблюдательный пункт - он всего в пятистах метрах от немцев. Впрочем, однажды, когда это было нужно, он был не в пятистах метрах от немцев, а в пятистах метрах за немцами. Артиллерист-лейтенант Лоскутов с радиопередатчиком прополз в тыл к немцам и трое суток корректировал огонь оттуда.

У Скробова все подсчитано, отмечено, записано. Здесь в крохотной, врубленной в скалы землянке, он, недавний красноармеец, экстерном окончивший школу средних командиров, человек с упрямым ртом и острыми глазами самородка, ухитряется вести сложную артиллерийскую документацию во всей ее красоте и аккуратности, почти как на выпускных испытаниях в школе.

Зато и документация потерь, нанесенных немцам, оставляет внушительное впечатление. Артиллеристы уничтожили за небольшой отрезок времени семь орудий, семнадцать минометов, двадцать три станковых пулемета, сорок шесть машин, пять командных пунктов, два самолета и тысячу сто человек живой силы врага!

Кстати, один из этих самолетов - "летающую лодку" -артиллеристы расстреляли за двенадцать километров, когда она, ничего не подозревая, спокойно села на воду у своего берега.

Над полуостровом ревет ноябрьская вьюга. Теперь снег и ветры зарядили до самого мая. Снегом заметает входы в блиндажи, по утрам их откапывают. Еще неделя - и дома вместе с крышами и трубами уйдут под снег. День и ночь, под вой пурги, на склонах хребта, отделяющего перешеек от материка, идет кровавая упорная борьба передовых отрядов. По ночам туда, карабкаясь по скалам, в термосах на спине подносят горячую пищу. Ветер, ветер и еще раз ветер. В землянке, включив радио и ничего не слыша, кроме свиста и воя, шутят:

- Опять идет трансляция с аэродрома.

Всю ночь дуют ветры из Норвегии. От Норвегии до Рыбачьего - шестьдесят миль. От нас до Норвегии -столько же.

Илья Эренбург

30 декабря 1941 года

Под елкой - убитый немец. Он наполовину занесен снегом. Кажется, будто он, прищурясь, смотрит на восток.

Отсюда три недели тому назад немецкие офицеры разглядывали Москву в полевой бинокль. Я читаю листок "Золдатен ангрифф": "Москва огромный город. В нем - прославленный своей восточной красотой Кремль. В Москве много больших гостиниц, театров и кафе..." Кажется, что это "гид", изданный бюро путешествий. Вероятно, немецкие офицеры уже выбирали себе гостиницу...

Они не сомневались в своей победе. Они писали, что заводы Калинина начнут работать весной 1942 года. Их штабы в Ельце, в Алексине, в Белеве обосновались прочно, надолго. На стенах портреты Гитлера, семейные фотографии и непристойные открытки, вывезенные из Парижа... Они раскладывали по шкафам архивы, посвященные боям в Югославии, и летние вещи. Вот ракетка для тенниса... Елка с недогоревшими свечами. На ней звезда. Они пили вокруг елки водку и шампанское. Они верили в счастливую звезду своего фюрера. Они убежали, не успев даже подумать, что с ними случилось.