От Северского Донца до Одера - [34]

За ночь на наших ранах образовалась корочка, и первые несколько километров давались нам наиболее болезненно. Как только мы сделали несколько шагов, корки неизбежно отрывались, и требовалось время, чтобы если не привыкнуть к боли, то хотя бы притерпеться к ней. Шли весь день под палящим солнцем и в пыли, поднятой нашими ботинками или обгоняющими нас повозками. Само собой, мы не в состоянии быстро двигаться, и я понятия не имею, сколько километров мы прошли, прежде чем добрались до Лисичанска[36]. Искали и нашли вполне приличную избу, несмотря на наши скромные запросы. Как обычно, теплый прием, на столе скудная еда, которой привыкли обходиться эти люди. Мы уже научились довольствоваться таким скромным угощением и, в то же время, ценить некоторые блюда. Тушеная капуста и несколько кусочков вареного мяса. Но перед тем как приняться за еду, мне, как обычно, необходимо было избавиться от дорожной пыли, поскольку есть в таком виде невозможно. Каждый вечер в конце пути одно и то же – смешавшаяся с потом пыль образует корки на всех выступающих частях тела. Во всем остальном – мы загорели на солнце, кожа стала бронзовой. Однако ноздри и горло забиты пылью, не говоря уж о глазах, на которых пыль оседает, как на липучку для мух. Несколько ведер воды – средство для избавления от грязи, и русские, которые организуют едва ли не целую бригаду по обеспечению нас водой, не уходят, дабы посмотреть, как мы расходуем эту жидкость. Все их потребности покрывает кружка воды. Я ничего не выдумываю, это истинная правда. Из литровой кружки в рот набирается вода, которая затем выпускается парой струй в сложенные в форме раковины ладони и тут же брызгается на лицо. В соответствии с понятиями о личной гигиене эту операцию могут повторить и еще один раз. Все, туалет закончен. На голову возвращается кепка или шапка – если их снимали перед умыванием, – которая остается на голове весь остаток дня. Что касается женщин, то эти головные уборы у них заменяют неизменные косынки, завязанные под подбородком или вокруг шеи, более или менее искусно, если не сказать изящно, часто на разный манер в разных местах.

После еды наступало время сна. Несколько раз за ночь я просыпаюсь от боли в ранах. Боль дергающая, и, когда я трогал ноги в темноте, мне казалось, будто они здорово вздулись. Усталость помогала мне снова заснуть. С пробуждением боль только усилилась, и я обнаружил, что вокруг раны – теперь она превратилась в одну большую – кожа приобрела синюшный оттенок. По-моему, у меня поднялась температура. Но тут ничего не поделать; нужно идти, идти не останавливаясь. «Только вперед!» Мы и так довольно сильно отстали от роты! Быстро умылись, едим хлеб с молоком. Это все, что тут есть. Когда я обувался, мне казалось, что сейчас взорвусь от боли; такое впечатление, будто я стал в два раза слабее! Неужели я недостаточно настрадался? Но все равно, я так просто не сдамся. Однако надо было видеть мои раны – появилось еще несколько новых. Я не должен падать духом. Это хуже всего. И вот, с гримасой на лице, призванной изобразить улыбку для моего товарища Бьюринга, я натянул и зашнуровывал ботинки. Потом сказал «Пошли!» и поднялся на ноги. Мы поблагодарили своих ночных хозяев и простились с ними. Я распахнул дверь. Нас немедленно ослепило солнце и окружила жара. Мы на дороге. Наши ноги тут же подняли пыль. Частички пыли, оседавшие позади нас, переливались на солнце. Мы были на новом отрезке пути, но, поскольку наши сухарные мешки пусты, необходимо было пополнить запасы. Я считал, что нужно найти железнодорожную станцию, и люди сразу показали нам ее местонахождение. Здесь, что неудивительно, что-то вроде войсковой лавки, или Truppenbetreungsstelle – центра войскового снабжения, где медсестры и фельдфебель легко нашли для нас хлеб, колбаски, масло, сигареты, сладости и эрзац-кофе, чтобы наполнить наши котелки. Заметив мою хромоту, медсестра спросила, что со мной случилось, и попросила показать раны. Как только были сняты засохшие повязки, на землю брызнула кровь вперемешку с гноем. «Mensch! So können Sie doch nicht weiter! Sie müssen gleich in’s Lazarett!» – «Вы не можете идти в таком состоянии! Вам следует немедленно отправиться в госпиталь!» Она показала на лазарет и отправила вместе с нами санитара, чтобы убедиться, что мы точно пошли туда. Медсестра действительно оказалась очень заботлива, и в результате, видя, как посторонние люди обеспокоены моим состоянием, угрызения совести растаяли, словно снег на солнце. Не чувствуя за собой ни малейшей вины, я позволил отвести себя в госпиталь.

Это двухэтажное здание в хорошем состоянии, наверняка ранее принадлежавшее школе или партийной организации. Соломенные матрасы на полу, но все очень чистое. С потолка на проводе свисала лампочка. Тут уже есть электричество? Врачи, мужчина и женщина-медсестра, очень доброжелательно приняли нас. Мы стали их первыми пациентами из иностранных добровольцев. Температура – 38 с небольшим… Нам на полчаса смочили уже присохшие к ранам повязки риванолом, желтой дезинфекционной жидкостью. Как только раны были открыты, нам сделали уколы, и сестра начала промывать их тампонами с жидким мылом. Я вскрикнул от боли, но моя сестра – я уже называю ее «своей» – была настолько хорошенькая и занималась мной с такой улыбкой, что мне стало стыдно и я стиснул зубы. Процедура заняла добрых полчаса, после чего я смог помыться в соседней комнатке. Появился доктор и дал указания сестре: еще раз продезинфицировать раны и наложить повязки, от малярии – дать акрихин. Потом нам дали бульон с сухариками. Час спустя обед: гуляш с картофельным пюре. И фруктовый компот. Давненько мы такого не ели. Теперь нам нельзя вставать три-четыре дня, чтобы поверх ран наросла кожа и чтобы дать ногам отдохнуть. После этого разрешили подниматься и понемногу ходить. Мы с радостью помогали персоналу госпиталя. Опорожняли судна и утки, мыли и вытирали их насухо. Короче говоря, старались быть полезными. Я чувствовал, что должен внести лепту за свое пребывание в госпитале. Мы также общались с ранеными на первом этаже. Сами мы находились на втором, вместе со страдающими от дизентерии и других болезней. В пяти-шести палатах первого этажа лежали двадцать человек, раненных на Северском Донце или в последующих боях. Наверху нас было десять с лишним человек.