От рук художества своего - [18]
А Матвеев сейчас и впрямь был отменно хорош. Чистый выпуклый лоб его был перечеркнут смелым росчерком бровей, круто загибавшихся кверху. Они были густые, черные и почти сходились у переносья. Тонкий нос Андрея вплывал на лицо уточкой и при разговоре вздрагивал, выдавая человека чуткого, чувствительного, обидчивого. А над резкими скулами блестели умные глаза. Из этих сияющих очей так и рвалось наружу все, что составляло существо Андрея. Вся его душевная чистота и прозрачность. Было у него выражение приподнятости надо всем, независимости, которое бывает только у хороших художников. Про таких говорят: он знает что-то такое, чего все мы не знаем и даже не догадываемся. "Остудят его, окоротят, сомнут", — горестно подумал Никитин.
Он внимательно слушал Андрея, смотрел на его милое, живое, полное юности лицо и понемногу оттаивал. Голос у Андрея был глубокий, звонкий. "Напорист, раним, но умеет видеть себя и других целиком, без всяких одежек", — подумал Иван Никитич с удовольствием, взглянул в глаза Андрея и улыбнулся впервые за все это время широко и беззаботно.
Андрей, не переставая говорить, весь вспыхнул от этой одобрительной улыбки мастера, великого и необоримо сильного, как он считал, и белозубо улыбнулся в ответ.
— Мне, Иван Никитич, владычица жизнь и господь бог дали немножко какого-никакого талантишка, так хоть режь меня, хоть коли, хоть в смерть забивай, я от своего не отступлюсь, художество мне всего на свете дороже!
— Ну что ж, Андрей, бог тебе в помощь, проси у судьбы удачи, чтоб она везла, а не тащила, и чтоб ты, пока жив, творил добро тщанием кисти.
А про себя Никитин подумал: "И откуда все же берутся такие плоды, кто бросает зерна, чтоб взрастало этакое чудо?
Ответить на это в точности никто бы теперь не смог. Но и на догадку права отнять трудно, а потому и говорят, что лиха беда начало.
В каждом народе есть люди складом ума и характера корневые, скрепляющие. Их трудами и заботами идет жизнь вперед. Таков был старинный род Матвеевых. Еще при дворе царя Ивана III был дьяк[1] Матвеев. Его отличали по званию, искусству своему вершить дела. Приобрел он при царе великую силу. Во всем царь его слушался. А дьяковы братья состояли в списке детей боярских.
Дьяки Матвеевы вели дела исправно, следили за государевыми доходами, заведовали судом, приглядывали за наместничьим управлением. Народ они были сметливый, крепкий, неродовитый. И знали хорошо одно: надеяться им, кроме как на самих себя, не на кого.
Сын дьяка, как правило, начинал службу подьячим[2], знакомился с производством дел, присутствовал на посольских приемах.
Дьяки числились на государевой службе. Одних дьяков жаловали дворянством, женили на богатых, направляли в чужие земли с посольскими делами, других постигала опала. И тогда становилось неизвестным, жили они "воопче" или вовсе даже и не жили. Кому как на роду написано — одному счастье выпадет, на другого божья кара обрушится…
Дьяки Матвеевы землей не владели, богатствами тоже. И все-таки они выжили. В 1664 году служили в Разряде[3] Матвеев Ивашко-большой, прославившийся верностью государю, и Матвеев Ивашко-меньшой — человек необыкновенно пронырливый, умный и злой.
Сын Ивашки-меньшого Матвей, бывший новгородский подьячий дворцовых волостей, на старости лет проживал в деревне Лужа у Новгорода. А рядом с этой сплошь другие деревни — Шиловица, Белетеево, Яковлево, Хрящ, Жилино. Всех не перечтешь. И жизнь Матвея Матвеева как две капли воды походила на жизнь тысяч тысячей обитателей русских деревень. Что это было? Нанизается один день на второй, второй на третий — неделя прошла, прожита.
Живешь — живи, работай по дому, жаворонки летят, цветы побегут по полям, потом похолодает враз — уж осень, год к концу, лужи подмерзнут прозрачным ледком — быть зиме, то лес зелено шумел, то уже донага разделся. Так и кружится времечко — то вспашка, то всходы. И дети растут, у них свое счастье, свои радости. Да что об этом толковать, жизнь как жизнь — пешие идут, конные едут…
Вот так и ехал Матвей Матвеев в старом добром возке по лесным дорогам и косогорам, глядел на верхушки де-рев, в одной руке вожжу держал, в другой — душистую горбушку, что пахла жаркой печью, воздухом и лошадиным потом.
Все было мило Матвею Матвееву в родной стороне. Надежно и прозрачно.
Костьми был он плотен, ходил наклонясь вперед, как против ветра. Земля, в которой вырос, сурова и неласкова. На ней закостенеешь от стужи. А потому силу и способность для жизни он вынашивает внутри. В сердце. Ладный был мужик. А что нос картошкой вышел и не очень красив подьячий собой, так не в стенку ж его врезать, не картинка.
И детям твердость его передалась, а пригожество им от матери перешло. Она женщина красотная была, тело белое и руки полные. Чистая, кареглазая, к любому труду привычная. Жизнь свою в правде прожила, не погрешила.
Как опустится, бывало, декабрьский вечер над легкими снежными сугробами и раздастся над ними натужный вороний крик: "Кра! Кра! Карах!" — такая тоска найдет! Черные хлопотливые стаи проносятся в небе над мокрыми, голыми деревьями, кустами, над желтыми пустыми травами, над синим снегом. Прокракают — и снова тихо, ничего нет.
Автор — полковник Красной армии (1936). 11 марта 1938 был арестован органами НКВД по обвинению в участии в «антисоветском военном заговоре»; содержался в Ашхабадском управлении НКВД, где подвергался пыткам, виновным себя не признал. 5 сентября 1939 освобождён, реабилитирован, но не вернулся на значимую руководящую работу, а в декабре 1939 был назначен начальником санатория «Аэрофлота» в Ялте. В ноябре 1941, после занятия Ялты немецкими войсками, явился в форме полковника ВВС Красной армии в немецкую комендатуру и заявил о стремлении бороться с большевиками.
Выдающийся русский поэт Юрий Поликарпович Кузнецов был большим другом газеты «Литературная Россия». В память о нём редакция «ЛР» выпускает эту книгу.
«Как раз у дверей дома мы встречаем двух сестер, которые входят с видом скорее спокойным, чем грустным. Я вижу двух красавиц, которые меня удивляют, но более всего меня поражает одна из них, которая делает мне реверанс:– Это г-н шевалье Де Сейигальт?– Да, мадемуазель, очень огорчен вашим несчастьем.– Не окажете ли честь снова подняться к нам?– У меня неотложное дело…».
«Я увидел на холме в пятидесяти шагах от меня пастуха, сопровождавшего стадо из десяти-двенадцати овец, и обратился к нему, чтобы узнать интересующие меня сведения. Я спросил у него, как называется эта деревня, и он ответил, что я нахожусь в Валь-де-Пьядене, что меня удивило из-за длины пути, который я проделал. Я спроси, как зовут хозяев пяти-шести домов, видневшихся вблизи, и обнаружил, что все те, кого он мне назвал, мне знакомы, но я не могу к ним зайти, чтобы не навлечь на них своим появлением неприятности.
Изучение истории телевидения показывает, что важнейшие идеи и открытия, составляющие основу современной телевизионной техники, принадлежат представителям нашей великой Родины. Первое место среди них занимает талантливый русский ученый Борис Львович Розинг, положивший своими работами начало развитию электронного телевидения. В основе его лежит идея использования безынерционного электронного луча для развертки изображений, выдвинутая ученым более 50 лет назад, когда сама электроника была еще в зачаточном состоянии.Выдающаяся роль Б.
За многие десятилетия жизни автору довелось пережить немало интересных событий, общаться с большим количеством людей, от рабочих до министров, побывать на промышленных предприятиях и организациях во всех уголках СССР, от Калининграда до Камчатки, от Мурманска до Еревана и Алма-Аты, работать во всех возможных должностях: от лаборанта до профессора и заведующего кафедрами, заместителя директора ЦНИИ по научной работе, главного инженера, научного руководителя Совета экономического и социального развития Московского района г.