От революции к тоталитаризму: Воспоминания революционера - [54]

Я входил в редакцию «Инпрекорра» («Международной корреспонденции»), агентства печати Исполкома Коминтерна, которое на трех языках, немецком, английском и французском, публиковало многочисленные материалы, предназначенные для рабочей прессы всего мира. В своем кабинете в редакции «Роте Фане» я был сначала Зигфридом, затем Готлибом; в городе — «доктором Альбертом»; по документам — Виктором Кляйном; отправляясь в Россию — Алексеем Берловским, бывшим русским военнопленным в Германии. Свои статьи, доходившие даже до Китая, Виктор Серж помечал Киевом, хотя мне никогда не доводилось бывать там… Я очень редко показывался в советском полпредстве на Унтер ден Линден, где, однако, встретил Крестинского и Якубовича. Если мне случалось на Курфюрстендамм столкнуться с Карлом Радеком, мы, не здороваясь, обменивались заговорщическими взглядами, потому что за кем — то из нас могли следить. В Грюневальде я часто посещал дружеский дом Жака Садуля, который, естественно, жил под чужим именем, а в соседнем саду мы могли видеть полного господина, прогуливавшегося среди розовых кустов: это был капитан Эккарт[1-196], один из руководителей черного, то есть тайного Рейхсвера, и военного заговора.

В Целендорфе, на прямоугольной розовой вилле под высокими приморскими соснами, у еще крепкого Эдуарда Фукса мы иногда собирались, чтобы поговорить о социализме или немного послушать музыку. Там бывали Радек, братья Вуйович[1-197], австрийский посол Отто Поль, Л. — О. Фроссар, русские… Фукс, историк нравов, коллекционировал работы Домье и Слевогта, предметы китайского и японского искусства, воспоминания и неизвестные подробности об изнанке немецкой революции. Находясь в стороне от коммунистического движения, он продолжал оказывать ему не лишенные риска услуги.

По различным причинам мне было непросто жить вместе с семьей, зачастую увеличивавшейся из — за присутствия какого — нибудь товарища не в ладу с законом о паспортах. Достаточно долго я проживал в пролетарском доме неподалеку от Анхальтского вокзала, у рабочих — спартаковцев. В самый критический момент, во время подготовки к восстанию 1923 года, у меня была маленькая квартира в Шенеберге, как раз напротив большой казармы Рейхсвера.… И я заметил, что мои курьеры, славные молодые ребята, мало того, что носили вельветовые костюмы активистов, так еще забывали снимать с лацкана значок с красной звездой! Как — то раз я избежал глупого ареста. Я был уже готов войти в подъезд, где располагалась редакция «Роте Фане»[2-197], когда жена схватила меня за руку: «Пошли быстрее, пошли!» Вестибюль был полон зеленых мундиров шуцполицаев. Хорошая все — таки была мысль выставить их на всеобщее обозрение. Я снял небольшую контору в городе в качестве торгового агента — но так никогда и не узнал, чем торговал.

Редакция «Инпрекорра», интеллектуальная и политическая вдохновительница международного коммунистического движения, отличалась поразительным ничтожеством. Ее руководитель Юлиуш Альпари, бывший высокопоставленный деятель Советской Венгрии, личность отяжелевшая, осведомленная и хитрая, видел себя теперь лишь чиновником, призванным честно, спокойно, хотя бы и на нелегальном положении, делать карьеру. Он никогда ни во что не вмешивался, пускал все на самотек и лишь подталкивал тихонько события в духе заслуженно вознагражденного марксистского конформизма. «Когда хорошенькая женщина говорит «нет», это означает «да», — объяснял он мне с сальной улыбочкой, — когда дипломат говорит «да», это означает «нет»; когда я говорю «да» или «нет», это не значит ни «да», ни «нет»… Немецкую секцию возглавляли два депутата прусского ландтага: Барц, точь — в — точь такой, каким карикатуристы изображают маленького чиновника за окошечком, и Франц Далем с тяжелыми чертами лица, большим носом, невыразительными глазами: безличный работник, равнодушный активист, знающий, но не думающий, он никогда не поставил ни одного животрепещущего вопроса, но старательно выполнял предписания. Ни глупый, ни умный — исполнительный. Барц, честный депутат — рабочий, умер; Альпари продолжал свою карьеру агента Коминтерна вплоть до падения Парижа; Франц Далем, ставший после ареста Тельмана лидером компартии Германии, сознательно выполнял всю грязную работу тоталитарного коммунизма.

Почти никто в Коминтерне не понял значения похода на Рим и прихода к власти Муссолини. Руководители придерживались мнения, что эта шутовская форма реакции быстро исчерпает себя. Напротив, я считал, что, усвоив из уроков русской революции все, касающееся репрессий и манипулирования массами при помощи агитации, эта новая форма контрреволюции, которой удалось увлечь множество разочарованных, но неутоленных бывших революционеров, установится на долгие годы. Коммунистический Интернационал и советское правительство искали пути в двух параллельных плоскостях, с двумя различными целями: создать в преддверии грядущих событий дисциплинированные партии по всей Европе; преодолеть неприятие со стороны капиталистического мира и получить от него кредиты для восстановления России. Если бы эти кредиты были получены, советский режим, вполне вероятно, эволюционировал бы в сторону некоего либерализма. В момент Генуэзской конференции (1922 г.) Ленин и Каменев рассматривали возможность возвращения к ограниченной свободе печати, ставился вопрос о разрешении на издание в Москве беспартийной ежедневной газеты. Вышел в свет действительно независимый от партии литературный журнал. Предполагали допустить и некоторую терпимость по отношению к религии, хотя нужда вынудила изъять из церквей предметы из драгоценных металлов, что повлекло за собой бесчисленные конфликты и даже казни. Генуэзская конференция обернулась поражением для России, несмотря на изворотливость Чичерина и Раковского; Чичерин отыгрался в Рапалло, заключив договор о дружбе с Германией и тем самым поставив Россию в ранг версальских побежденных.