От революции к тоталитаризму: Воспоминания революционера - [44]

В большой статье Ленина, появившейся в конце весны 1921 г., уточняется, что будет представлять собой нэп: отмена реквизиций, натуральный налог (с крестьян); свобода торговли и индивидуального производительного труда; концессии для иностранных капиталистов; свобода предпринимательства — правда, ограниченная — для советских граждан. Это — умеренная реставрация капитализма. Одновременно стране отказано во всякой политической свободе: «Меньшевики останутся в тюрьме», — и Ленин объявляет о чистке партийных рядов, направленной против революционеров, пришедших из других партий, то есть не проникшихся большевистским духом. [Это означает установление в партии диктатуры старых большевиков и дисциплинарные репрессии, направленные не против беспринципных карьеристов и откровенных приспособленцев, а против тех, кто способен мыслить критически.][1-164]

Немного позже, во время III конгресса Коминтерна, я слушал доклад, сделанный Бухариным для иностранных делегатов. Бухарин оправдывал нэп «невозможностью обуздать ценой кровопролития сельскую мелкую буржуазию (крестьян, привязанных к мелкой собственности), невозможностью, проистекающей из изоляции русской революции». Если бы немецкая революция с ее промышленным потенциалом пришла к нам на помощь, мы не свернули бы с пути коммунизма во всей его полноте даже ценой крови. У меня нет перед глазами текста, но я уверен, что точно передаю его смысл. Он поразил меня тем более, что я по — настоящему восхищался Бухариным.

Ленин, Троцкий, Карл Радек, Бухарин были подлинным мозговым центром революции. Благодаря общему марксисткому языку и опыту европейского и американского социализма они прекрасно понимали друг друга с полуслова, до такой степени, что казалось, вместе думали. (И это подтверждает то, что коллективное мышление составляло силу партии.) Рядом с ними нарком народного просвещения Луначарский, драматург, поэт, переводчик Гельдерлина, покровитель художников — футуристов и краснобай, казался дилетантом; Зиновьев представлял собой только вульгаризатора ленинских идей; Чичерин, специализирующийся на международной политике, не вылезал из своих бумаг; Калинин был всего лишь лукавой фигурой для представительства, выдвинутой за доброе крестьянское обличье и интуитивное понимание народного духа. Существовали другие видные деятели, имевшие некоторый вес, но стоящие на втором плане, предназначенные для практических задач: Красин, Пятаков, Сокольников, Смилга, Раковский, Преображенский, Иоффе, Орджоникидзе, Дзержинский.

III конгресс Коммунистичесого Интернационала состоялся в Москве в июне — июле 1921 г. в той же атмосфере, что и предыдущий, но с большим числом участников. «Новая экономическая политика» ослабила голод, ощущалось чувство умиротворения. Кронштадтская драма не интересовала иностранных делегатов. Они с энтузиазмом, даже не заслушав на комиссии, осудили Рабочую оппозицию. Они увидели в нэпе «гениальный превентивный удар справа», спасший революцию. Однако в том, чтобы отступить перед голодом и мятежами, когда ситуация стала невыносимой, не было ничего гениального. Но величие русской революции лишало ее сторонников способности мыслить критически; казалось, свое членство они понимали, как отказ от права думать. В большом тронном зале императорского кремлевского дворца, под высокими раззолоченными колоннами и алым бархатным полотнищем, украшенным советской эмблематикой, Ленин, все такой же добродушный, оправдывал свой вираж; в области международной стратегии он ратовал за перемирие и переключение усилий на завоевание масс. Непринужденный, сердечный, простой, насколько возможно, он будто каждым своим движением хотел подчеркнуть, что вождь советского правительства и российской коммунистической партии остается товарищем и никогда не уподобится обычным государственным мужам и заурядным диктаторам. Он полагал, что руководит Интернационалом при помощи убеждения. Он спускался с трибуны и садился на ступеньки возле стенографисток, с блокнотом на коленях, бросал оттуда едкие замечания, вызывавшие смех. Тогда его лицо освещала лукавая улыбка. По углам зала он ловил почти неизвестных иностранных делегатов, чтобы с глазу на глаз продолжить доказательство тезисов, которые следовало донести массам! массам! а не создавать секту, и что НЭП будет не столь опасен, как может показаться, ибо партия сохраняет полноту власти. Иностранным капиталистам — концессионерам предоставят значительную роль! Что касается внутренних неокапиталистов, им дадут нагулять жирку как цыплятам, а когда они станут слишком назойливы, будет несложно аккуратно свернуть им шею. Я видел, как он, в пиджаке и фуражке, быстрым шагом уходил в одиночестве, среди старинных кремлевских соборов. И как, здоровый и веселый, безжалостной филиппикой уничтожил Белу Куна. Это было на заседании Исполкома, происходившем в парадном зале отеля «Континенталь», расположенного на Театральной площади, вниз от Кремля; мне представляется, тогда шла речь о настоящем повороте в политике международного коммунизма.

Я немного знал Белу Куна, который, скорее, вызывал во мне неприязнь. У меня сохранилось любопытное воспоминание о его приезде в Петроград. Мою машину, перегородившую Невский проспект, неожиданно обступила странная толпа, над которой звучала не то песня, не то, скорее, какой — то тихий ропот. Толпа заполняла широкую улицу, покуда хватало глаз, она плотно стояла перед Казанским собором — преобладал простой люд, бабы в черных платках, бородатые низкорослые мужики в косматых овчинах, типы лавочников и антисемитов прошлых лет. Над ними реяли церковные хоругви, несли мощи какого — то святого в позолоченной раке, под балдахином поблескивали тиары попов. Звучали молитвы, сопровождаемые экзальтированными недобрыми взглядами — недобрыми из — за моей машины, которая сама по себе являлась символом власти. Это был большой пасхальный крестный ход, и так как высшее духовенство и сам патриарх Тихон открыто выступали против нас, он становился крупной контрреволюционной манифестацией, едва ли не готовой к погрому. Жалкий, качающийся из стороны в сторону экипаж, везший с вокзала двух пассажиров, с трудом продвигался сквозь толпу. Одного из них я узнал по серебристой бороде и заостренному, как у мертвеца, профилю: это был польский ветеран Феликс Кон, старый политкаторжанин с Кары. Другому было лет тридцать пять, я отметил лишь большую круглую голову да кошачьи усы, короткие и торчащие. В тот же день Зиновьев познакомил меня с ним: «Бела Кун! Он все — таки приехал!» Мы очень опасались за него после падения Советов в Венгрии, когда его поместили в венскую лечебницу для душевнобольных, где, впрочем, автрийские социалдемократы окружили его вниманием… Солдат — социалист, оказавшийся в российском плену, он начал свою революционную карьеру в Сибири, среди томских большевиков. После левоеэсеровского выступления в Москве в 1918 году он получил некоторую известность, создав интернациональный отряд для поддержки партии Ленина — Троцкого. Председатель Совета народных комиссаров Венгрии, он наделал множество ошибок и нелепостей, тайно проводя репрессии в своей собственной партии и допустив повсеместное разрастание военного заговора. Его личная роль в поражении советской власти в Венгрии была жалкой (но об этом не говорилось, чтобы его имя в народе окружили легенды). После первых неудач маленькая Венгерская Красная армия взяла реванш; она разбила румын, вступила в Чехословакию, где народ тепло встречал ее. Клемансо, встревоженный таким оборотом, телеграфировал Беле Куну, прося его приостановить наступление; в депеше давалось понять, что в этом случае Антанта пойдет на переговоры с Красной Венгрией. Бела Кун попался на эту телеграфную хитрость и остановил наступление; румыны опомнились и атаковали в свою очередь. Это был конец. Не могу отделаться от мысли, что Бела Кун на всю жизнь остался под гнетом своего поражения и беспрестанно пытался его искупить. Посланный в Германию, 18 марта (1921 года) он начал в Берлине кровавое восстание, заведомо обреченное на поражение, учитывая бесспорную слабость компартии. В результате партия оказалась деморализованной и расколотой исключением Пауля Леви, выступившего против «повстанческих авантюр». Вернувшись из Германии под гнетом порицания и провала, Бела Кун отправился в Крым, чтобы отличиться, позднее я расскажу, каким образом.… На Исполкоме Коминтерна Ленин долго разбирал берлинское дело, этот «путч», начатый без поддержки масс, без серьезного политического расчета, единственным возможным результатом которого являлся полный крах. Аудитория была немногочисленна из — за конфиденциального характера разбирательства. Бела Кун втягивал в округлые плечи свою пухлую голову, деланная улыбка на его лице постепенно угасала. Ленин говорил по — французски, жестко и саркастично; раз десять он повторил разящие как пули слова о «глупостях Белы Куна». Моя жена стенографировала эту речь, которую нам затем пришлось смягчить. Все же нельзя было в письменном отчете десяток раз обозвать дураком живой символ венгерской революции! В действительности филиппика Ленина положила конец наступательной тактике Коминтерна. Оставалось констатировать ее неуспех, к тому же Россия вступала в период умиротворения. Мне неизвестно, какая из этих двух неравнозначных причин сыграла большую роль. Однако в своей официальной резолюции конгресс отметил боевой дух немецкой компартии, и Бела Кун не был выведен из Исполкома.