От революции к тоталитаризму: Воспоминания революционера - [33]

Из англичан я общался лишь с Галлахером, коренастым, как боксер. Из Соединенных Штатов приехал Фрейна, на котором висело тяжкое подозрение, и Джон Рид, [очевидец большевистского восстания 1917 года, чья книга о революции уже заслужила уважение. Я встречал Рида в Петрограде, откуда мы организовали ему тайный отъезд через Финляндию; финны пытались расправиться с ним и некоторое время продержали в гиблой тюрьме. Теперь Рид был под впечатлением поездки по малым городам Подмосковья, откуда вывез образ призрачной страны, где реален лишь голод, и удивление, что советская работа все — таки продолжается. Это был высокий, крепкий, расчетливый и холодный энтузиаст, обладавший живым умом и чувством юмора.][1-131]

Я снова встретил Раковского, руководителя советского правительства Украины, терзаемой сотнями белых, националистических, черных (анархистских), зеленых, красных банд; бородатый, одетый в мятую солдатскую форму, он неожиданно заговорил с трибуны на великолепном французском. Из Болгарии приехал Коларов, массивный, важный, с небольшим брюшком; он сразу же пообещал конгрессу взять власть в своей стране, как только Интернационал того пожелает! Из Голландии в числе прочих прибыл Вайнкоп, черноволосый, с выступающими челюстями, агрессивный с виду, но на самом деле созданный лишь для того, чтобы слепо следовать за другими. Из индийцев приехал через Мексику Манабендра Нат Рой, тощий, долговязый, смуглый до черноты, с курчавыми волосами, в сопровождении скульптурной англичанки, которая в своем легком платье казалась обнаженной. Нам не было известно, что в Мексике на него пали нехорошие подозрения; вскоре он станет создателем маленькой индийской компартии, проведет годы в тюрьме, выступит против оппозиции с нелепыми обвинениями, сам будет исключен, а затем вновь обретет милость, но это будет много позже.

Правила игры задавали русские; это происходило само собой, настолько их превосходство было очевидным; единственный вождь западного социализма, способный подняться на такую же высоту и, быть может, еще выше благодаря своему пониманию духа свободы, Роза Люксембург, была расстреляна немецкими офицерами. Из русских, кроме Ленина, присутствовали Зиновьев, Бухарин, Раковский (обрусевший и офранцузившийся румын). Карл Радек, недавно вышедший из берлинской тюрьмы, где избежал покушения; рядом с ним убили Лео Иогихеса. Троцкий лишь изредка появлялся на конгрессе, его больше заботило положение на полыхающем польском фронте.

Дискуссия вращалась вокруг четырех вопросов, один из которых, наиболее серьезный, на заседаниях не обсуждался. Ленин старался убедить голландских, немецких и итальянских (Бордига) «левых коммунистов» в необходимости компромисса, участия в выборах и парламентской деятельности, предупреждал их об опасности превращения в революционные секты. Ленин ставил «национальный и колониальный вопрос», отстаивая возможность и необходимость поощрения советских революций в странах Азии. Казалось, опыт российского Туркестана подтверждал его правоту. Прежде всего Ленин имел в виду Индию и Китай, полагая, что именно здесь следует нанести удар, чтобы ослабить британский империализм, непримиримого врага Республики Советов. Не полагаясь более на традиционные европейские социалистические партии, русские считали, что остается только провоцировать в них расколы, чтобы порвать со старыми реформистскими вождями и создать новые партии, способные готовить взятие власти, дисциплинированные и руководимые московским Исполкомом.

Серрати сделал серьезные замечания о тактике поддержки националистических движений в колониях, показав их реакционные черты, заставляющие беспокоиться за будущее. Бордига выступил против Ленина по вопросам организации и генеральной линии; он опасался влияния Советского государства на компартии, тенденции к компромиссам, демагогии, коррупции, а самое главное, он не считал, что аграрная Россия будет в состоянии руководить международным рабочим движением; Амадео Бордига был, несомненно, одним из самых проницательных умов на конгрессе.

Конгресс подготовил раскол французской (Тур) и итальянской (Ливорно) партий, поставив желающим вступить в Коминтерн двадцать одно строгое условие, точнее, двадцать два: последнее, малоизвестное, исключало франкмасонов. Никто не найдет и следа четвертого вопроса в отчетах конгресса; но я видел, как Ленин горячо спорил об этом с окружившими его иностранцами в зальчике по соседству с большим, украшенным позолотой залом императорского дворца; туда был выдворен трон и рядом с этим ненужным теперь предметом висела карта польского фронта. Стучали пишущие машинки. Ленин, с портфелем под мышкой, комментировал продвижение армии Тухачевского на Варшаву. Карл Радек, саркастичный и забавный, похожий на обезьяну, поправлял постоянно сползавшие слишком просторные брюки: «Мы разорвем Версальский договор ударами штыков!» (Позднее мы узнали, что Тухачевский жаловался на иссякающие силы и растянутые коммуникации; что Троцкий считал это наступление слишком рискованным, Ленин в известном смысле навязал его, послав Раковского и Смилгу к Тухачевскому в качестве политкомиссаров; оно, вполне вероятно, удалось бы вопреки всему, если бы Ворошилов, Сталин и Буденный, вместо того, чтобы поддержать его, не постарались бы обеспечить победу себе, наступая на Львов.) Неожиданно под Варшавой, о падении которой уже сообщалось, наша армия потерпела поражение. За исключением некоторого числа студентов и рабочих, крестьяне и пролетарии Польши не помогали Красной Армии. Я остаюсь при убеждении, что русские совершили огромную психологическую ошибку, поручив управление Польшей Польскому революционному комитету, в который, наряду с Мархлевским, входил олицетворявший красный террор Дзержинский. Я считал, что вместо того, чтобы поднять энтузиазм населения, это лишь охладит его. Так и произошло. Еще раз после поражения немецких спартаковцев в 1918–1919 годах экспансия революции на промышленный Запад провалилась. Большевизму оставалось лишь обратиться к Востоку.