От революции к тоталитаризму: Воспоминания революционера - [128]

Макстон из НЛП, Снивлит из голландской СРП сопровождали наши делегации в Испанию. Мы инструктировали делегатов: «Никому не верьте на слово. Если вам в тюремном дворе покажут человека и скажут, что это Нин, потребуйте, чтобы вам разрешили поговорить с ним и дотронуться до него! Если вам заявят, что тюрьма, в которой находится Горкин, — санаторий, требуйте, чтобы вас туда пустили в тот же день! Если вам привезут тележку «доказательств», потребуйте экспертизы хоть одного листка, но немедленно!». Они засыпали республиканских министров запросами и протестами. Они стучались в двери тайных тюрем компартии. Невозмутимый Макстон, с угловатым лицом, решительным взглядом серых глаз, трубкой в зубах услышал от испанских министров Ирухо и Сугасагой — тиа — честных республиканцев, сделавших все возможное для спасения жертв: «Эти мерзости происходят вопреки нашей воле. Думаете, мы сами в безопасности? И не забывайте, что русские дают нам оружие!» Десятки раз мы ожидали сообщения о массовой казни членов исполкома ПОУМ в какой — нибудь коммунистической тюрьме. Наша кампания спасала им жизнь. Их процесс, в тот момент, когда Республика уже агонизировала, явился настоящим моральным триумфом.

Черная весна 1937‑го! Едва закончились волнения в Барселоне, были похоронены или тайно сожжены убитые, как мир потрясла еще одна — вполне предсказуемая — российская трагедия. Продолжающееся истребление революционного поколения никого не волновало. Реакционеры, скорее, испытывали удовлетворение, видя, как победоносная революция бесчестит себя, уничтожая своих лучших людей. Один итальянский фашистский журнал писал, что большевизм сам идет таким образом к созданию государства фашистского типа… Социалистические противники большевизма, несомненно, возмущенные, подчеркивали, что таков неизбежный ход истории… Уничтожение советского генерального штаба — маршала Тухачевского и его товарищей по несчастью — вызвало сильный резонанс. «Подумайте только, — говорил мне один французский журналист, — все генералы мира поражены! Расстрелять маршалов! Так не делается!» Было очевидным, что обезглавливание командования Красной Армии в атмосфере предвоенной Европы могло иметь серьезные последствия. В логике событий не было ничего загадочного: невозможно уничтожить кадры революционного режима, не затронув армию; армия прекрасно чувствовала это и, быть может, ее старое руководство захотело отвести удар… Командиры Красной Армии были казнены 11 июня.

Едва дело Тухачевского сошло с первых полос газет, как я прочитал сообщение о преступлении в Баньоль — де — л'0рн: два человека зарезаны в своем автомобиле на нормандской дороге. И я тотчас же узнал одного из них, хорошего товарища, итальянского антифашиста, редактора «Джустиция э Либерта» Карло Росселли. Мы встречались незадолго до этого. Хорошо сложенный, в расцвете лет, с полнокровным лицом, русыми волосами, голубыми глазами, приветливый, внимательный к собеседнику, он тихо говорил мне: «Знаете, по сути я всего лишь либерал…» Мы говорили о международном участии в испанской гражданской войне — о том, что он знал досконально… Карло Росселли возвращался из окопов Уэски. У него не было сомнений в том, что эта гражданская война — начало войны европейской. Он был полон надежд и больших планов. Как и в случае Маттеот — ти, приказ убить его должен был исходить от самого Муссолини. Вместе с ним погиб его брат, историк Нелло Росселли, которому разрешили выехать из Италии — в отпуск! — чтобы таким образом избавиться от него. В то время благомыслящие люди Старого и Нового Света считали Муссолини «просвещенным диктатором латинской цивилизации»… Мы чувствовали себя меж двух огней.

В России исчезали писатели, в их числе один из крупнейших — Борис Пильняк (пен — клубы хранили благоразумное молчание…), «судьи» Тухачевского (возможно, сами казненные без всякого суда), адмиралы и авиаконструкторы сходили в могилу вслед за генералами и создателями военной промышленности. Беспрерывное распутывание этих трагедий стало для меня кошмаром.

Сентябрь 1937‑го… Я дружил с Хенком Снивлитом. В предыдущем году мы оба говорили о солидарности с испанскими республиканцами на ночных собраниях в Амстердаме и Роттердаме, на которых присутствовали удивительно толковые пролетарии. Я видел, что члены его партии — люди высшей человеческой пробы. Он сообщил мне, что один из руководителей резидентуры ГПУ в Голландии, потрясенный процессом Зиновьева, перешел в оппозицию: Игнатий Рейсе предупреждал, что всем нам грозит опасность, и хотел встретиться с нами. А пока скрывался в Швейцарии. Встреча была назначена в Реймсе, 5 сентября 1937 года. Мы ждали его в вокзальном буфете, затем на почте. Он не появился. Заинтригованные, мы бродили по городу, любуясь собором, поврежденным бомбардировками, пили шампанское в маленьких кафе, обменивались признаниями — два человека, обремененные горьким опытом… Оба сына Снивлита покончили с собой — второй от отчаяния, что практически ничего нельзя сделать для поддержки антифашистов, нашедших временное убежище в Амстердаме, и помешать их вытеснению за границу. Несколько молодых людей из его партии недавно погибли в Испании. Чему могла послужить их жертва? Сосланный в прошлом в Индонезию, Снивлит создал там народную партию; друзья его молодости отбывали пожизненную каторгу, и попытки помочь