От рассвета до заката - [2]

Но вот о Володе. Мы друг на друга не обращали внимания все годы учёбы. Почему-то когда весь класс собирался у меня, мальчиков с водокачки не было. Да и в школе мы не общались.

Предметом моего интереса был исключительно Толик Гершман. Высокий, яркий, умный. Многие девочки вздыхали по нему. Я не была в него влюблена, но очень ему симпатизировала, а он даже не смотрел на меня. Он был, наверное, класса с восьмого влюблён в первую красавицу школы — она училась в том классе, откуда меня перевели, — Нину Солдатенко. Статная, и как говорят, «черноброва, черноглаза, кровь с молоком». Ей бы Аксинью в «Тихом Доне» играть. Разве я, серая мышка, ей соперница?! Толик долго ухаживал за ней и как ухаживал! Тогда появилась песня «Миллион алых роз». Однажды весной Толик Гершман купил сотни алых роз и ранним утром разбросал их под окном своей красавицы. Кажется, она осталась равнодушной.

Хорошо помню этот свежий яркий, весь сияющий «голубым и зелёным» весенний день. Он запомнился мне по другим, личным причинам. Но дополненный рассказом о столь красивой любви, он стал для меня ещё ярче.

Учился Толик легко, свободно, даже красиво. Он просто мгновенно схватывал всё, что объясняли в школе, домашними заданиями голову себе не морочил. К сожалению, судьба Толика Гершмана сложилась грустно. Вместо института пошёл в мясники, спился и рано умер. Есть категория еврейских мальчиков, которые хотят быть «как все», начинают отчаянно пить, особенно в богемной среде, и быстро умирают. Гены не те. Я знала только одного такого мальчика, который состоялся как поэт, писатель и певец и прожил вполне до срока среднестатистического российского мужчины. Это замечательный бард, поэт, прозаик, переводчик Марик Фрейдкин. Пил он феноменально. Мог выпить один две-три бутылки водки, оставаясь совершенно трезвым, а потом всех пьяных развозил по домам. Но, правда, и умер он от цирроза печени.

О судьбе Толика Гершмана читайте маленький рассказ Володи Тучкова.

А вот с Володей Тучковым мы с интересом посмотрели друг на друга только два раза за все совместно прожитые в школе годы. И эти два раза я хорошо помню.

Надо несколько слов сказать о нашей школе и нашей учёбе. Школа была хорошая, преподаватели замечательные. Володя Тучков занятиями себя не обременял. Так — то тройка, то четвёрка. Лень ему было время тратить. А ещё он писал сочинения и решал контрольные «за себя и за того парня». Из двух братьев один был умный, другой младший… Поэтому помню только один раз, когда преподаватель литературы, Лия Давыдовна, пришла в восторг от его сочинения на тему «Войны и мира». Кто ж мог знать тогда, что Тучков в своём Лесотехническом институте пройдёт весь курс моего университетского филфака!

Я же была старательная девочка. А чего стараться было, когда все уроки делала за час — и гуляй. Не тут-то было! Один предмет под названием МАТЕМАТИКА был моим мучением. Не помогали ни дополнительные занятия с педагогами, ни «труд упорный». Над задачками и примерами сидела я по пять-шесть часов. Для обозначения идиотизма в русском языке есть масса выражений: дубинноголовая, здравствуй, дерево, маразм крепчал, кретинизм не лечится и многое другое. Всё это относилось ко мне, когда речь шла о математике. С пятого по восьмой класс, пока математику вела прекрасный педагог Вера Георгиевна Стрелкова, которую мы боялись как солдаты командира, но которая даже такому дебилу, как я, могла объяснить любую теорему. Теорему-то я понимала, но решить… всё, что касалось математики, вызывало ужас.

Вот с этим моим идиотизмом и был связан тот единственный случай, когда Володя Тучков посмотрел на меня. Надо рассказать, как мы сидели в классе, чтобы всё стало понятно. Мы с Лизой всегда сидели в среднем ряду за последней партой. На всех уроках удобно было подсказывать с последней парты, а на математике можно было попытаться скрыться от Веры Георгиевны. Володя с Борей сидели в правом ряду, первом от двери, в самой середине.

Начальный урок геометрии был, кажется, в седьмом классе. То, что мои внуки изучают в старшей группе детского сада, мы познавали достаточно поздно. Все помнят? Две параллельные прямые на плоскости не пересекутся никогда. Да? А как же моё буйное воображение? Я мысленно продлила эти две прямые в бесконечность и увидела, что пространство изгибается, а прямые пересекаются. Я ничего не могла с собой поделать. Видела так. И всё тут. Скрылась под парту, чтобы Вера Георгиевна не спросила. Но она спросила.

— Фира, что тут непонятного?

Я встала, слезы текли из глаз, от страха, конечно. Но я сказала:

— Вера Георгиевна! Если продлить линии в бесконечность, они изогнутся и пересекутся.

— Ты что, высшую математику читала? — удивлённо спросила Вера Георгиевна.

— Ничего я не читала, я так вижу! — сказала я, совсем уж рыдая.

Вот тут-то в первый и последний раз Володя Тучков повернулся ко мне всем телом и посмотрел с нескрываемым интересом. Я особенно это запомнила. Уж очень яркая была реакция.

А вот я Володю Тучкова запомнила по ещё более анекдотичному случаю.

Шёл первый урок. Математика. Средняя парта в крайне правом ряду ближе к двери была пуста. Вера Георгиевна бросала гневные взгляды. Если один из Тучковых заболел, то где второй? Прогуливают? Гром и молнии так и прорывались во время объяснения. Вдруг на середине урока открылась дверь, и вошли братья Тучковы.