От рассвета до полудня - [119]

— Не знаю, друг, как тебе быть, — огорченный не менее возчика, признался Андрей Захарович. — Но, может, тебе там хорошо будет? Подумай: ни о чем не надо заботиться, ни о дровах, ни о воде, даже в баню не надо ходить. Напустил воды в панну — мойся сколько влезет.

— Эх! — отчаянно сморщась и шлепнул ладонями себя по ляжкам, вскрикнул Король. — У меня же четверо ребят. Их кормить-обувать надо. Сейчас молоко свое, картошка, огурцы, всякий овощ — каждый год до весны навалом, а ты про ванну толкуешь. — И он огорченно и осуждающе поглядел на Андрея Захаровича. — А разве против нашей бани она устоит, эта самая ванна? — вдруг вкрадчиво спросил он после некоторого молчания. Склонив голову набок и состроив на лице хитрую мину, он уставился на Андрея Захаровича. Почтальон сразу же ощутил всю силу коварства Короля и тоже склонил голову набок, только к другому плечу, прищуря при этом другой, левый глаз.

И как только они все это проделали, пред их блаженными взорами сейчас же предстала, ухнув и обдав их щеки, носы и лбы горячим сухим паром, поселковая баня. Это всем баням баня. Даже с Сандуновскими свободно поспорит: каменная, чистая, жаркая, она стоит под мачтовыми соснами на самом краю поселка на берегу речки, а за речкой начинается грибной да брусничный лес. Выйди, распаренный, на улицу, и враз остолбенеешь, когда опахнет ветром твое раскрасневшееся лицо, а в том ветре бог знает что намешано: и хвоя, и смола, и талый снег, и горечь осины — и все это сдобрено теньканьем синички или гулким стуком дятла по сосновой коре.

— Мда-а, — в одно мгновение пережив все это, протянул Андрей Захарович и искренне пожалел, что Королю скоро уж никогда не придется испытать такого чуда — войти в горячую парную этой знатной бани, до одури нахлестаться веником, потом нырнуть под холодный душ, потом опять в парную, а после всего, выпив кружку пива, в блаженстве постоять под соснами, на берегу речки… И будет теперь Король, неловко скрючась, купаться в своей ванне.

— Вот то-то и оно! — победно проговорил возчик, правильно поняв восклицание почтальона. — А они мне и это, и то, и жилплощади всякой будет больше, а на хрена она мне, эта площадь? Я ведь корову на нее не поставлю. Верно я говорю?

— Что же ты от меня хочешь? — спросил Андрей Захарович.

— Бумагу пиши, заступайся.

— Не одного тебя переселяют.

Андреи Захарович стал перечислять, загибая пальцы, кого уже успели переселить в те благоустроенные дома и кому еще предстоит перебраться туда: трем плотникам, кладовщику, малярам. Не оставили в покое даже самого прораба, начальника стройдвора.

— А ты им писал? — спросил Король.

Андрей Захарович отрицательно мотнул головой: Они ко мне не обращались.

— А мне пиши. Я обращаюсь. Мы же с тобой фронтовики, у меня плечо раздроблено.

— Ну что же, — согласился Андрей Захарович, — давай напишем.

Они долго сидели за столом друг против друга и сочиняли "бумагу".

"Бумага" получилась длинная, очень строгая и в то же время жалостливая. Кто прочтет ее в Москве, тут же расстроится и ни за что не станет переселять королевскую семью из поселка в новый дом.

Когда почтальон принялся начисто переписывать свое сочинение, возчик, уважительно глядя, как ловко он выводит на бумаге строчку за строчкой, держа самописку в левой руке, задумчиво рассуждал вслух:

— И зачем, кому нужно? Восемнадцать лет жили тихо-мирно, а теперь — здорово живешь — освобождай помещение. Почему такое?

Почтальон, не поднимая глаз, прислушиваясь, не однажды одобрительно крякал: Король высказывал как раз те самые мысли, которые и почтальону давно не давали покоя — все зудели и зудели в голове.

"Бумага" в тот же день ушла куда следует. Стали ждать ответа. А уже начиналась летняя, дачная пора.

3

Раньше, каких-нибудь лет пять назад, почту в поселок доставляли на электричке, и Андрей Захарович каждое утро ходил вместе с заведующей на станцию встречать поезд с почтовым вагоном. Электричка, бывало, только успеет остановиться, а к ногам встречающих уже летят из вагона на платформу бумажные кули с письмами, бандеролями, журналами и газетами. Электричка мчалась дальше, Андрей Захарович собирал мешки. Зимой на салазках, летом на самодельной тележке с колесами из шарикоподшипников он отвозил их на почту. Там начиналась разборка-сортировка корреспонденции. Почтальоны каждый день расходились по своим улицам только после обеда.

Теперь стало много лучше. Почту привозят рано утром в автофургонах, и доставка газет и журналов на квартиры подписчиков производится почти в то же самое время, как в Москве. Вообще, за последнее время в поселке очень многое изменилось в лучшую сторону: почтовое отделение переселили в новый дом, просторнее, светлее и теплее прежнего, увеличился штат почтальонов, некоторые из старослужащих выросли — перезедены начальниками в другие отделения, на всех улицах заасфальтировали тротуары, замостили щебенкой дороги, так что и весной и осенью, даже в самую слякоть, ходить почтальонам стало легко и очень удобно.

Однако в жизни самого Мигунова изменений никаких не было, и все оставалось, как много лет назад: поступил работать рядовым почтальоном и остался им; поселился в рубленом двухкомнатном домике, принадлежащем поселковому Совету, и до сих пор живет в нем; пошел двадцать три года назад со своей толстой кирзовой сумкой по Садовой и Коминтерновской улицам, так и сейчас ходит по ним. Разве вот дочери совсем как-то незаметно выросли за это время, и только младшая еще учится в школе, а обе старшие давно приобрели специальность. И все было бы ладно, хорошо, но пятерым Мигуновым давно уже стали тесны две маленькие комнатки. Особенно зимой, когда по вечерам все собираются дома. Летом младшая дочь уходит спать на застекленную веранду, а сам Андрей Захарович перебирается в сарай. Там ему спится особенно сладко и покойно, он часто видит во сне боевые эпизоды, и все это потому, как убежден Андрей Захарович, что за стенкой, в соседнем сарае, стоит мерин дачной конторы, иногда стучит подковами по настилу, вздыхает, мерно хрустит кормом. Из конюшни сквозь щели пахнет свежен травой, навозом, лошадью, и для почтальона ничего отраднее не придумаешь, поскольку он был кавалеристом, отчаянным рубакой, лошадником, чуть не всю войну проскакал в составе кавбригады, пока ему не оторвало осколком правую руку.