От протопопа Аввакума до Федора Абрамова: жития «грешных святых» в русской литературе - [31]

Общеизвестно, что Благая Весть Иисуса была адресована в первую очередь падшим и отверженным. Согласно рассказам евангелистов, в числе спасенных Им «заблудших овец» было и несколько грешных женщин, так распутное прошлое и последующее покаяние нередко приписывается одной из самых верных спутниц Христа, Марии Магдалине, хотя православная церковь с этим, как уже говорилось, не согласна. В продолжение этой темы в обширном сонме христианских святых мы обнаруживаем немало раскаявшихся блудниц и прелюбодеиц: Марию Египетскую (1 апреля), Феодору Александрийскую (11 сентября), Пелагию и Таисию (обе 8 октября), преподобномученицу Евдокию (1 марта), еще одну Таисию, но уже «блаженную» (10 мая) и некоторых других. Кроме того, жития святых подвижников нередко включают вставные рассказы об обращенных ими блудницах. Весьма преуспели на этом поприще Ефрем Сирин, Иоанн Колов, Григорий Декаполит, Василий Великий и др. Такое обращение происходит иногда весьма драматично: блудница пытается соблазнить праведника, тот спасается от искушения ценой нанесения себя увечья, и увиденное так потрясает грешницу, что она раскаивается и уходит в монастырь. Одна из обращенных в такой ситуации блудниц, св. Зоя, почитается церковью вместе с ее спасителем св. Мартинианом под 13 февраля. Однако чаще святому удается вызвать раскаяние грешницы умелой проповедью или даже остроумно сказанной фразой. Так, св. Ефрем Сирин смущал пристававших к нему блудниц предложением лечь с ними на людной площади, и когда те отказывались, страшась людских взоров, он напоминал им о страхе пред всеведущим и вездесущим Богом[212].

Но это дела давно минувших дней «зари христианства». А ныне (как ненавязчиво показывает Куприн) и христианская церковь, и вера в Бога прекрасно уживаются с узаконенным существованием домов терпимости (показательно уже само название таких заведений). Их обитательницы могут даже кое-что рассказать о разврате духовенства, а одна из них, Тамара, два года своей бурной жизни провела в женском монастыре. Наверняка христианами считают себя и посетители публичных домов, и их владельцы, и расчетливая немка, зарабатывающая приданное в одном из таких заведений с согласия жениха[213]. Чрезвычайной набожностью и любовью к церковной службе наделен и злобный швейцар заведения Анны Марковны Симеон. Профанацией евангельской проповеди кажется деятельность благотворительных обществ по спасению «новых магдалин», ничего, кроме насмешек, у «спасаемых» не вызывающая. Но может быть сильнее всего контраст христианского взгляда на проблему и ее современного состояния ощутим при вдумчивом рассмотрении одного из персонажей купринской повести – резонера Платонова, в котором обычно и не без оснований видят alter ego самого автора. На наш взгляд, отбрасываемая этим светским персонажем «тень» имеет житийную природу, на чем хотелось бы остановиться подробнее.

Сергей Иванович Платонов в культурных кругах известен как талантливый журналист, смело погружающийся в толчею и пестроту жизни (позднее мы увидим его в числе грузчиков, разгружающих баржу с арбузами). Явно от автора повести перешли к герою и черты внешнего облика, и добродушное спокойствие, соединенное с чувством глубокого внутреннего достоинства, и романтическая склонность к перемене мест и занятий. Но одна из черт повседневного поведения Платонова все же смущает: он завсегдатай публичных домов, неизменно встречаемый там как «свой человек». Недоброжелатель легко может заподозрить в нем сутенера, и такое предположение едва не приводит к столкновению Платонова с одним из пришедших в заведение Анны Марковны студентов. Но обитательницы «Ямы» дружно утверждают, что в посещениях Платонова нет корысти или даже амурных причин. Он лишь их добрый знакомый, никому не отдающий предпочтения, что-то вроде «общей подруги», которой можно доверить секрет или выполнение поручения за пределами заведения. Вскоре читатель видит, как Платонов заступается за одну из обитательниц «веселого дома», полубезумную нимфоманку Пашу, вызывающую брезгливость даже у остальных девиц. В разговоре с пришедшими в заведение студентами Платонов открывает и свои убеждения, выступив яростным обличителем проституции как социального зла. Его вдохновенная речь в защиту падших женщин даже подтолкнет одного из его слушателей к скоропалительному решению спасти какую-нибудь из этих «жертв общественного темперамента». И все же, что в таком случае влечет сюда Платонова? Тот же слушатель, студент Лихонин, неожиданно сравнивает поведение журналиста с деятельностью древних проповедников:

Знаешь, как на заре христианства иные святые отцы, вместо того, чтобы стоять на столпе тридцать лет или жить в лесной пещере, шли на торжище, в дома веселья, к блудницам и скоморохам. Но ведь ты не так?[214]

И хотя Платонов отвечает: «Не так», к этому сравнению стоит приглядеться подробнее.

Описанная Лихониным модель поведения христианского подвижника имеет абсолютно точный аналог в православной агиографии – Житие Виталия Александрийского (22 апреля)[215]. Главный подвиг этого святого – решение оставить жизнь в монастыре и посвятить остаток дней делу спасения падших женщин (это прямо подчеркнуто в заглавии проложной версии Жития: «…Житие преподобного Виталия, како оставя келию и идее в Александрию и и многие спасе блудницы»). Он поселяется в Александрии, днем занимаясь поденной работой в порту и тратя по вечерам почти все заработанное им на посещение гулящих женщин. Демонстративное распутное поведение бывшего монаха вызывает всеобщее осуждение, а один из молодых посетителей непотребного заведения даже наносит Виталию телесные оскорбления. Лишь после смерти подвижника открывается, что его вызывающее поведение скрывало деятельность по спасению заблудших душ падших женщин. Многие из них действительно раскаялись, оставили греховное ремесло и даже вышли замуж, но молчали о своем спасителе, верные данному Виталию обещанию.