Он вздохнул, помолчал и вдруг добродушно усмехнулся:
- Вот так я и сам вроде той птицы. Мне бы бродить да бродить по лесам, по лугам. Ан нет, приходится работой заниматься. - И он кивнул головой на угол комнаты, где стояла портняжья швейная машина и валялся целый ворох какого-то тряпья. - Пожалуй, похуже всякой клетки, - улыбнулся он. И тут же с грустью добавил: - Видать, не всё в жизни выходит так, как захочется. Вот и у птиц тоже… Иная птица живёт, живёт, ан в клеточку и попадёт. Что же, видно, ей так на роду написано. Только большой жестокости я в том не вижу, что птиц в клетках держу, - продолжал он. - Во-первых, как только они попривыкнут, я их и по комнате, и по воле летать пускаю. Сами ведь ко мне назад возвращаются. Какая же тут неволя? А кроме того, не круглый ведь год солнышко греет, да травка зелёная, да букашки разные. Придёт осень, а за ней зима. Вот тут-то куда похуже птицам приходится. Кто в холоде, в голоде у нас мучается, а кто на юг в дальние страны летит. Сколько их, горемычных, в дороге погибает, и не сочтёшь!
Пётр Иванович подошёл к окну, снял клетку и поставил на стол.
- Видите - чижик, - сказал он. - А обратите внимание на него. Головка-то лысенькая и сам весь будто подсушенный. Этот чижик у меня уж лет восемь живёт. По-птичьему - старичок древний. Ведь мелкой птице годок прожить-всё равно что нам с вами целый десяток. А разве на воле он до таких почтенных лет бы прожил? Да никогда! Давно бы уж ястреб его задрал или какому зверю попался. А у меня вот живёт и живёт, в тепле, в сытости живёт да солнышку радуется. Я его и на волю пускал. Раньше летал, а теперь не хочет, только иной раз вылетит, сядет на клетку, почистится, отряхнётся и назад к себе домой. Вот! А вы говорите - неволя! Всё дело в том, чтобы птицу любить, жалеть, ухаживать за ней. Тогда она сама от вас никуда не улетит.
- Это верно! - согласился Михалыч. - Любовь всё на свете скрашивает.
На прощание Пётр Иванович подарил мне ручного щегла вместе с клеточкой.
- Как придёшь домой, - сказал он, - первые дни не выпускай, в клетке корми, пои его. Пускай он к новому месту, к новым людям привыкнет. Потом выпустишь разок-другой по комнате полетать. А там отворяй окно. Пусть куда хочет, туда и летит. Не бойся - совсем не улетит. Птица умная, она добро хорошо помнит.
Мы с Михалычем вышли из птичьего терем-теремка на улицу. Уже вечерело. В воздухе пахло нагретой за день травой. С пронзительным свистом носились вокруг соборной колокольни быстрокрылые стрижи.
Я шёл посреди дороги, держа в руках клетку со щеглом. Он прыгал с жёрдочки на жёрдочку и совсем меня не боялся.
Счастью моему не было границ.
Пётр Иванович зашёл к нам дня через два. Он пришёл посмотреть, как живёт у меня его щегол. Внимательно осмотрел клетку. Она была чистая, в кормушке лежал свежий корм, в поилке свежая вода.
- Молодец, сынок! - похвалил меня Пётр Иванович. - Любишь птицу, жалеешь её. И всяческая птица тебя тоже полюбит, будет у тебя водиться.
Я сиял от счастья. Заслужить похвалу старика птицелова - это что-нибудь да значило!
Вошла мама, познакомилась с Петром Ивановнам, поблагодарила за щегла, справилась о здоровье скворца.
- Благодарю вас, - весело отвечал Петр Иванович-Скворец молодец, совсем поправился. Пуще прежнего озорничает.
Потом мама расспрашивала старика о других его птицах и вообще о разных делах: с кем он живёт, кто ему стирает, еду готовит.
- Сам, всё сам, сударыня, делаю, - отвечал Пётр Иванович. - Никого у меня, окромя птиц, на свете не осталось. Всех своих родных пережил, ужо восьмой десяток на свете живу, пора бы и на покой. - Он помолчал и вдруг, улыбнувшись, добавил: - А помирать всё не хочется, думаю, ну ещё бы годок прожить, ну ещё другой и третий… Вот ведь как на свете прижился.
Мама сидела, внимательно слушая неторопливую речь старичка. Он, видимо, ей очень понравился.
Я решил использовать удобный момент и попросил разрешения пойти с Петром Ивановичем половить птиц. К моей радости, мама охотно согласилась. Её даже не испугало, что придётся рано вставать.
- Вы только уж, Пётр Иванович, потрудитесь, пожалуйста, зайдите сами за ним. А то в такую рань одному как по городу бегать, ещё собака какая бросится.
- Зайду, зайду, - охотно согласился Пётр Иванович. - Мы первый-то разок на поле за перепелами сходим.
- Ну что же, сходите, - кивнула головой мама, ушла по своим делам.
- Пётр Иванович, вот спасибо-то! - бросился я обнимать старика.
- Да за что же спасибо, подумаешь, дело какое! - смеялся он, гладя меня по голове.
Мы тут же решили не откладывать дело в долгий ящик и, если не будет дождя, завтра же отправиться на ловлю.
Весь остаток дня я только и делал, что смотрел, не собираются ли на небе тучи. Небо было чисто. Всю ночь я, конечно, не спал, всё боялся шевельнуться, чтобы мама не услыхала и не рассердилась за безрассудность. «Ещё не пустит тогда, пожалуй», - думал я, лёжа в своей кровати и глядя, как постепенно светлеет, синеет в окне ранний летний рассвет. Наконец, когда уже как следует рассвело, я и сам не заметил, как заснул.
Лёгкий стук в стекло мигом разбудил меня. Сна как не бывало. Я выскочил из кровати и подбежал к окну. Под ним стоял Пётр Иванович, одетый в пиджачок, в кепку, с каким-то мешком за спиной.
