От первого лица. Разговоры с Владимиром Путиным - [29]

Владимир Владимирович догадывался о моих настроениях еще до того, как я пришла к нему с заявлением. Он меня стал отговаривать: «Марина, почему вы решили уйти?

Подождите, не уходите». Он сказал, что не знает, где будет работать дальше, и не уверен, что сможет в будущем предложить мне какую-то работу. Я ответила:

«Независимо от того, сможете вы мне предложить что-то или нет, я все равно работать здесь не буду».

Когда я принесла ему на подпись заявление о своем уходе, глаза у меня были на мокром месте. Он заметил это, попытался меня успокоить: «Мариночка, не надо так расстраиваться». Я постаралась взять себя в руки: «Все, извините, пожалуйста, больше не буду». Он опять: «Не расстраивайтесь так, пожалуйста».

Конечно, я довольно тяжело все это переживала. Было жаль, что заканчивается такой интересный и довольно значимый период в моей жизни.

И все-таки я была абсолютно уверена, что у Владимира Владимировича все должно быть хорошо, и понимала, что такой умный человек не может остаться невостребованным.

В июле мы с семьей переехали на дачу, которую я строил несколько лет, и стали жить там в ожидании, — ведь я «такой нужный всем» и меня обязательно куда-нибудь позовут. Анатолий Александрович твердо так сказал, что меня непременно сделают послом. Он тогда переговорил с Примаковым и сказал мне: «Я с министром говорил — будешь послом». Я, конечно, сомневался, что меня послом куда-то отправят, но мне было неловко Собчаку говорить: «Анатолий Александрович, это чушь несусветная! Не только мне, но и вам не видать никакого посла как своих ушей!» Так и случилось.

«Собчак был настоящим»

Анатолий Александрович Собчак был человеком эмоциональным. Он всегда любил быть в центре внимания, чтобы о нем говорили. При этом ему, как мне казалось, было отчасти все равно, ругают ли его или хвалят.

В начале своей работы в Ленсовете он несколько раз позволил себе резко высказаться об армии. Назвал генералов тупоголовыми, хотя на самом деле не считал, что они тупоголовые. Я это знаю. Собчак нормально относился к армии.

Пришлось к красному словцу, в запале, вот и сказал. Ему казалось, что широкая общественность поддерживает такое мнение, вот и лепил. Ошибка.

А генералы его на дух не переносили. Как-то было заседание военного корпуса или что-то в этом роде. Сам он член военного совета Ленинградского военного округа, и это заседание у него в плане стояло. А тут Алла Борисовна Пугачева в город приезжает. Он мне говорит: «Слушай, позвони генералам и скажи, что я не приеду».

Он на самом деле хотел Пугачеву встретить. А генералы и так уже из-за него перенесли заседание, неудобно, обидятся. «Надо, — говорю, — ехать». «Ну скажи, что я заболел!» И все-таки уехал в аэропорт встречать Пугачеву.

Я звоню командующему: «Вы знаете, Анатолий Александрович не приедет. Он заболел». — «Да? Ну ладно, спасибо, что сказали». Недели через две мы с командующим встречаемся, и он мне с обидой говорит: «Значит, заболел, да?»

Оказывается, видел по телевизору, как Собчак встречал Пугачеву и потом поехал на ее концерт. И тут же нехорошо отозвался об Алле Борисовне, хотя она была здесь совершенно ни при чем: «Вот этих… значит, встречать у него время есть? Даже болезнь превозмог. А заняться государственными делами времени нет?»

— Когда Собчак улетал в Париж, вы где были?

— В Петербурге, хотя работал уже в Москве.

— Расскажите.

— А что рассказывать?

— А там какая-то хитрая история была с его отъездом…

— Ничего хитрого. Я был в Питере, встречался с ним, в больницу к нему приходил, навещал.

— Вы просто прилетели попрощаться?

— Нет, я не прощался, я навестил его в больнице, и все. Он лежал в кардиологической больнице, а потом начальник Военно-медицинской академии Юра Шевченко перевел его к себе.

И 7 ноября его друзья, по-моему, из Финляндии прислали санитарный самолет, и он на нем улетел во Францию, в госпиталь.

— То есть вот так, ничего никто не организовывал, просто прислали самолет?

— Да, друзья прислали самолет. Поскольку это было 7 ноября, когда страна начала праздновать, то его отсутствие в Санкт-Петербурге обнаружилось только 10.

— Внешне это все выглядит как спецоперация, хорошо организованная профессионалом.

— Да ну? Ничего здесь не было особенно специального. В газетах писали, что его провезли без досмотра. Ничего подобного, он прошел и таможенный, и пограничный контроль. Все как положено. Штампы поставили. Положили в самолете. Все.

— Аплодисменты. А его арестовать могли?

— Наверное, могли. Только не очень понимаю, за что.

— До сих пор непонятно, да?

— Нет, почему. Как раз мне понятно, что арестовывать его было не за что. Ему инкриминировали какую-то мутную историю с квартирой. Завели дело. Оно в конце концов развалилось. Но самого Собчака сначала крючили четыре года, а потом гоняли несчастного по всей Европе.

— Вы сами разбирались в этой истории?

— Нет. Я, честно говоря, даже деталей не знал, потом уже для себя выяснил.

— А вам интересно было самому раскопать и разобраться до конца, чтобы просто понять, с каким человеком вы работаете? Или у вас вообще не возникало сомнений?

— Вы знаете, я абсолютно был убежден в том, что он порядочный человек на сто процентов, потому что общался с ним много лет. Я просто знаю, как он думает, о чем, что является для него ценностью, что не является, на что он способен, а на что — нет.