«От отца не отрекаюсь!» - [11]

Глава 3 Конец войны

Как-то раз приехал Ворошилов. Сказал, что надумал навестить меня. Посмотрел, как я прыгаю, сказал, чтобы я не переживал – с такой ногой можно в кавалеристы. Ворошилов был весел. Ругать меня не стал, хотя на правах старого друга отца мог бы это сделать. Вдруг завел разговор о том, как сын Шахурина застрелил дочь дипломата Уманского. Об этом случае тогда говорила вся Москва[37]. Все удивлялись – такой необычный случай. Но в нашей семье больше удивлялись тому, что в антисоветской организации, созданной сыном Шахурина в школе, оказались два сына Микояна – Серго и Вано и мой двоюродный брат Леонид. Ничего антисоветского по сути там не было – обычная мальчишеская глупость, тяга к приключениям, но формально было. И то, что было, подчеркивалось тем, что организация была создана в лучшей школе страны и входили в нее дети известных людей. Около тридцати человек. Тетя Аня очень переживала за Леонида. Боялась, что из-за его отца у следователя к нему будет плохое отношение. Я ее успокаивал, говорил, что Леонид, конечно, дурак, но все же ребенок. Следствие разберется, поймут, что все это от глупости, и сильно не накажут. Так и вышло – все отделались легко. Недолго в тюрьме посидели, потом была высылка. Все сходились на том, что у шахуринского сынка было не в порядке с головой. Ну а остальные просто пошли у него на поводу. То же самое сказал и Ворошилов. И добавил, глядя на меня многозначительно, что высокое положение родителей налагает на их детей двойную ответственность. За себя и за отцов. Я хорошо понял намек. Ворошилов еще сказал, что глупость глупости рознь. Есть, мол, просто глупость, лихая мальчишеская удаль, а есть глупость с гнильцой. Этот намек я тоже понял. И еще понял, что Ворошилов приехал не сам, а по поручению отца. Сразу по двум поручениям. Чтобы убедиться в том, что я сделал выводы из своего поступка, и чтобы намекнуть тете Ане, что ей не стоит очень сильно беспокоиться за Леонида. Сама тетя Аня даже не думала обращаться к отцу с просьбой по поводу сына. Знала, что ничего не выйдет. Отец категорически не любил таких просьб. Ну и что, что родственник? Отец Леонида тоже был родственник, но оказался врагом. Родственник, приятель – это не главное. Главное – это поступки человека. Насчет того, чтобы «порадеть родному человечку», у отца было одно мнение – нет! Никогда он никому не радел. Мой пример тому подтверждение. Казалось бы, можно было закрыть глаза на тот случай на рыбалке. Поехали мы на нее в свой законный день, не с передовой отлучились. Гибель Жени была несчастным случаем. Можно было мне выговор дать или вообще ничего не давать. А отец снял меня с командования полком, вот так. Был командир полка, стал летчик-инструктор. Летчиком-инструктором меня отправили в другой полк. Тогда было принято командиров, снятых в должности, переводить в другие части, хоть и не всегда это соблюдалось. Но я не имел ничего против того, чтобы остаться в своем полку. Новый полк я тоже хорошо знал. Им командовал Гриша Пятаков, лихой летчик из ставропольских казаков. Но послужить под Гришиным начальством мне не пришлось. Ему пришлось под моим, уже после войны. А в январе 1944-го, когда я наконец-то встал в строй, меня назначили инспектором в 1-й гвардейский истребительный авиакорпус. Я этого назначения не добивался, оно было для меня неожиданностью. Мне было все равно – что инспектором, что инструктором, главное, чтобы летать, чтобы на фронт. Когда первый раз после такого долгого перерыва я поднял машину в воздух, то заплакал от счастья. Сам себе удивился – с чего бы это на слезу пробило? До того последний раз плакал по-настоящему, когда мамы не стало, больше десяти лет назад. Хорошо, что в воздухе, никто не заметил. Дело было не в том, что я стеснялся своих слез, а в медицинской комиссии. Еще решат, чего доброго, что у меня нервы ни к черту не годятся, и запретят летать. С нервами в авиации строго. Чуть что заметят – и небо закрыто. А тут еще совсем недавно случай был, в октябре или в ноябре 43-го. Под Кременчугом разбился, едва взлетев, майор Смирнов, опытный летчик, воевавший с первых дней войны. Среди вещей нашли прощальное письмо, в котором майор написал, что, узнав о гибели жены и дочери, не может жить дальше. В летных кругах случай получил широкую огласку, а медикам дали команду обращать еще больше внимания на психическое состояние летного состава. После этого медики стали лютовать пуще прежнего. Попробуй только пожалуйся на что-нибудь, сразу отстранить норовят. Иногда приходилось посылать их подальше, чтобы не надоедали.

На фронт я отправился в январе, а незадолго до Нового года состоялась встреча с отцом. Она была длинной. Больше часа проговорили. Отец спросил, не пожалел ли я о том, что стал летчиком. Я удивился, с чего вдруг такой вопрос. Ответил, что ни дня об этом не жалею, потому что авиация – это моя страсть. Отец заговорил о том, какая большая работа ждет нас после войны. Восстанавливать разрушенное, строить новое, авиация тоже будет новой, не такой, как была до войны. Отец очень тяжело переживал то, что в начале войны фашистам удалось получить безоговорочное превосходство в воздухе. Сколько всего было уничтожено! Отец сказал, что мы, летчики, должны создать непробиваемый воздушный щит над нашей Родиной. Чтобы больше никто не смог бы к нам сунуться. Он спросил, что я об этом думаю. Что я мог думать? Ясно, что нужен, а раз нужен, то будет. Сам я, говорю, жизнь свою положу на то, чтобы с воздуха наша страна была надежно защищена. Отец усмехнулся, по-доброму так, и спросил, где бы я хотел продолжить службу после войны. Я ответил, единственное, что можно было отвечать на такой вопрос, не рискуя вызвать отцовского гнева: «Там, куда меня направят!» Отец одобрительно кивнул и сказал: «Тебя надо в Москве держать, чтобы на глазах был». Приободрил меня, дал понять, что видит во мне полезного для общества человека и одновременно дал понять, что ничто из моих прегрешений не забыто. Отец считал, что ничего забывать не стоит. Это я не к тому, что он был злопамятный. Совсем нет. Просто каждый поступок, каким бы он ни был, характеризует человека. Каждый поступок – часть биографии. Как можно что-то забыть? На ошибках учатся. Если забудешь свою ошибку, можешь снова ее совершить. Но мнение о человеке надо составлять исходя из того, чего в нем больше. Ни одна ошибка не должна перечеркивать судьбу. Так считал отец. И еще он считал, что каждый должен отвечать только за свои поступки. Сын не отвечает за дела отца, отец за дела сына. Каждый сам за себя отвечает. Вот пример, к слову. Шахурин, чей сын совершил убийство и самоубийство среди бела дня в центре Москвы, а также создал в школе антисоветскую организацию, оставался на посту наркома авиационной промышленности до 46-года. Он был снят и осужден не из-за сына, а из-за того, что развалил работу. Систематически выпускал некачественную продукцию, не занимался разработкой новых самолетов, в результате чего мы серьезно отстали от американцев в развитии авиации. Летчики бились на неисправных «Яках»