От наукоучения - к логике культуры (Два философских введения в двадцать первый век) - [2]

Для средневекового Ума понять предмет мыслительного внимания означало понять его в его причащении к всеобщему творцу, к всеобщему субъекту, означало (это прежде всего относилось к бытию самого человека) отнюдь не "познать" вещь или человека, как они есть сами по себе, но активно и трагически причастить их сверхсущему. Ничтожество самобытия и сверхсущесть истинного бытия - этот пафос понимания радикально отличался и от апорийного пафоса античности, и от сущностного, антиномического пафоса разумения в Новое время, от пафоса логики познания. (Замечу, в скобках, установка на познание, ответ на вопрос, в чем "сущность" вещей, конечно, всегда сохранялась в любом строе понимания - и античном, и средневековом; но только тогда эта установка не была доминантой, идеей понимания; она была лишь функцией иного пафоса: понимания "сущести" вещей в античности, понимания "присущести" вещей в средние века.)

Причем в средние века пафос понимания вещей как орудий и эманаций сил субъектных, единственно сверхсущих, этот пафос был сквозным и для духовной жизни, и для праксиса человека этого времени (ср. ремесло, цехи). Смысл причащающего разума был в актуализации ничтожности самобытия; в актуализации сверхсущего бытия, сущего вне формы, вне эйдоса, вне собственной сущности.

И только в Новое время разум становится - по своему основному пафосу разумом познания; логика - истиной гносеологии. И только об этом разуме разуме познающем - речь специально и углубленно пойдет в первой части нашей книги.

Но все же сейчас немного детальнее очерчу смысл познающего разума основного героя этих очерков, смысл его особенной всеобщности. Смысл привычного для нас тождества: понять, уразуметь нечто (или кого-то) означает это нечто (кого-то) познать. Здесь я буду опираться на привычную для всех нас интуицию ("как же иначе?") и поэтому смогу быть краток, предвосхищая во многом все дальнейшее изложение. Но вместе с тем я пытаюсь взорвать, остранить (сделать странным) это привычное "само собой разумеется...", заменить его в сознании удивленным: "Никогда не думал, что это отождествление "понять = познать" столь рискованно и парадоксально?!"

Итак, предполагаю, что тождество "понять = познать" скрывает в себе такие предположения:

1. Мое мыслящее "Я" находится по ту сторону бесконечной реальности мира, отделено от него пропастью незнания, иноприродности. Оно - это не "Я". (В отличие от того, что было в античности: тождество микрокосмоса и макрокосмоса; в отличие от того, что было в средние века: "Я" действительно "Я", предмет - действительно предмет только в своей причащенности всеобщему творцу - Богу...)

К тому же иноприродная мыслящему разуму Вселенная, природа Нового времени, мыслится как бесконечно открытая, точнее, нескончаемая, - в пространстве и времени.

2. Мое понимание мира, себя, других людей есть - по сути своей - "ученое незнание". Причем здесь недейственно сократовское: "Я знаю; что я ничего не знаю... Но по истине я знаю (но только не догадываюсь о своем знании) действительно сущее - в вещах и в себе самом. В вещах, как в себе самом... Надо лишь навести свой ум на истинное знание". В Новое время - другая максима: знать вещи и самого себя означает обнаружить в вещах нечто независимое от моих знаний о вещах и от самого моего бытия. Означает обнаружить в вещах то, что они есть, очищенные от всех посторонних влияний и искажений, есть сами по себе, "в себе", от-лично от меня и других вещей. Знать (мыслить, понимать...) означает выявить в вещах и людях нечто несводимое ко мне и моим мыслям, нечто вне-логическое. На этом предположении основана, кстати, вся стратегия экспериментального познания (см. последующий текст). И сразу начинается обратное определение.

3. Дело в том, что так понимать предмет (познавать его) означает осуществлять двойное умственное (и реальное в своем праксисе) действие.

В первом акте познающего разума бытие вещей устраняется, выталкивается из всей вопрошающей сферы мышления. Его следует понять как стоящее не только вне мысли, но и вне ее теоретического интереса. Вопрос "что есть бытие? что означает быть?" вообще исключается (и это сложный подвиг разума) из светлого поля разумного внимания.

Но тогда во втором акте познающего разумения обнаруживается, что я могу знать о предмете познания только его действия на меня и другие предметы (только явления) и - по этим действиям - угадывать, предполагать возможность действия (это и есть сущность). В познании сущность - это сила (говоря естественно-научно), способная оттолкнуть мое "Я" - "в меня...", вещь - "в себя...", восстанавливая между мной и предметом исходную картезианскую пропасть, то есть возможность познавательного отношения к бытию. И вместе с тем сущность есть форма наведения мостов через эту пропасть, форма того опосредования, которое и составляет сущность (простите за тавтологию) гносеологической установки. В идее "сущности" встречаются и отталкиваются идеи "res extensa" и "res cogitans". Но сущность понимается только "по плодам ее" (действиям...). Поэтому знать сущность я не могу, но помыслить должен. Само же бытие в его возможности (предбытийности) здесь под вопрос не поставлено; его нельзя ни познать, ни помыслить; оно должно быть снято в идее сущности. Снято и - "отгорожено" (скрыто) в этой идее от самой вопросительности теоретического (но не практического) разума. Итак, не сущее (античность), не "присущее" (средние века), но именно сущность вещей и моя (Nota bene!) собственная сущность - вот что ставит под вопрошающее ударение мысль Нового времени. В итоге в сеть познающего разума попадает сущность вещей, но ускользает их смысл и их бытие. А "сущность" вещей - это то, что может быть наиболее четко и остро преобразовано в практическое, орудийное использование (= явление). В Новое время с особой силой ("сила" - вот закраина нововременного понимания) реализуется принцип "понять вещь, как она есть, чтобы знать, как действовать, чтобы изменить то, что есть". Или: "Человек есть то, как он действует, и ничего кроме..."