От начала начал. Антология шумерской поэзии - [10]

И снова, как в случае с текстом об Энлиле и Нинлиль, мы можем затянуть вглубь и попытаться найти то, что не лежит на поверхности, что составляет суть, обнаруживает дух Эдубы.

Почему от столь древнего периода дошло до нас так много текстов народной мудрости? Они служили учебным материалом. Короткие выразительные афоризмы, где особенно наглядна игра слов, видна меткость наблюдения, где образы выпуклы и живы, хорошо воспринимались и хорошо запоминались. Мы располагаем не только «Поучениями мудреца Шуруппака», сохранились сотни афоризмов, басен, притч, коротких рассказов, поговорок, пословиц. Многие из них сочинялись тут же в школе, потом уходили в широкое бытование и, возможно, снова возвращались в стены школы, уже как образцы мудрости народной. Или возьмем текст, называющийся «Рыба моя...» Он может быть и монолитом божества, берущего под свое покровительство рыбу, и заманиванием рыбы в ловушку рыболовом, и рассказом эпического характера о постройке «дома для рыбы», а скорее всего, он и то, и другое, и третье. Но кроме того, это учебный текст. Он дает перечень и описание многих пород рыб и птиц, причем в живой и увлекательной форме, и такой текст не единственный. Список Сутей (ме) — воплощении всех отраслей шумерской культуры и всех представлений о ней шесть раз повторен в сказании об Энки и Инанне и похищении ею ме. При таком количестве повторов текст вполне может уложиться в голове ученика. Однако он не просто механически повторен, а каждый раз он обрамлен разными формулами, произносимыми от имени то Инанны, то Энки. Текст, который мы назвали «экзаменационным», составлен как живой диалог-спор между отцом-писцом и учеником-сыном. Это и рассказ о том, как могут проводиться испытания, и перечень экзаменационных вопросов.

В диалогах-спорах, а также в произведениях явно нравоучительного и морализирующего характера победа часто оказывается на стороне не сильнейшего, но более слабого, и уж ко всяком случае, спор решается «по справедливости». В тексте «Школьные дни» неудачливый ученик приглашает учителя к себе домой и одаривает его — естественная для Древнего Шумера ситуация, где учителя оплачивались родителями. Но подчеркивается важность более интимных, дружеских контактов — мальчик, который в школе не мог себя показать, стесненный суровостью школьной атмосферы, в спокойной домашней обстановке свободно демонстрирует свои знания, а обласканный учитель в благодарственной речи говорит: «Нечто ты смог мне дать, так, что я смог это принять...» Пожалуй, ни один текст не доносит до нас с такой свежестью дыхания давней жизни, как этот рассказ о неурядицах маленького ученика.

И тут мы подходим к самому главному, без чего все наши рассуждения об особенностях шумерской литературы окажутся напрасными и о чем мы попросту забываем. Об ином течении времени вокруг древнего человека и в нем самом. С самого своего рождения шумериец вступал в иной ритм и жил иным чем пом, чем мы. Сколько времени нужно на то, чтобы раздробить на каменной зернотерке зерно на день? Вырезать цилиндрическую каменную печать немудреным инструментом, заполнить убористым почерком глиняную табличку, которую надо предварительно подготовить? Попробуйте представить себе. Неважно, что все эти действия древний шумериец выполнил бы раз в двадцать быстрее нас или что одному и тому же человеку не приходилось, скажем, молоть зерно (это делала домашняя рабыня) и вырезать печать. Важно, что человек жил в атмосфере длительных действий, у него было время ноши в это действие, вдуматься в него, ощутить его вкус, Походя ничего не делалось. По девять-десять дней длились праздники в Двуречье, на которых исполнялись и большие произведения. Сколько надо времени, чтобы прочесть вслух девятьсот, тысячу строк текста, да еще и сложном музыкальном сопровождении? А это только одна часть празднично-культового действа. Эмоциональное включение в такое действо, при всей его привычности, было иным, чем наше, — не столь быстрым, но зато и более глубоким, основательным. И об это нам сказали сами тексты, их структура и внешняя форма.

Обратимся еще раз к повторам и длиннотам шумерских памятников и еще раз рассмотрим шумерский способ начинать рассказ. «Княжий престол, княжий престол, он вывел его из храма». Кто «он» и что за «княжий престол»? Загадка «включает» внимание, как бы ударяет нас. Но вот образ обрастает подробностями. «Энлиль княжий престол вывел из храма». Образ приблизился к нам, мы его узнали. В третьей фразе «Энлиль княжий престол царственности вывел из храма». Наше внимание сосредоточивается только на новых гранях образа, повторы уже опущены, они влились в сознание раньше. Они помогают рассказчику распеться, слушателю лучше их воспринять и запомнить, они помогают установлению единства исполнителя, исполняемого произведения и слушателя. И каждое новое слово, определение наделяет образ еще одной гранью, делает его выпуклым и приближает к слушателю постепенно, путем последовательного эмоционального включения. Образ как бы теряет свою абстрактность, он делается все конкретнее и конкретнее, за время повторов вы успеваете сжиться с ним, постичь основную мысль и сосредоточить внимание на главном. Чередования двух-трех слов в одинаковых отрывках подобны ритмическому узору на керамике или фризу на каменной цилиндрической печати, они задают определенный ритм всему произведению. И нас уже не должно удивлять и смущать, что в тексте о нисхождении Инанны до тринадцати раз утверждается одна мысль, ее главное содержание — в перечислении тех храмов, из которых Инанна ушла одновременно. В плаче о разрушении Ура тридцатипятикратное повторение подчеркивает масштабы и размер катастрофы. Можно же было просто сказать: «Все боги покинули храмы». Но каждый раз с включением все новых имен нарастает ужас, создается тревожное предчувствие неисчислимых бедствий.