От литеры до литературы - [10]

Империя Александра неуклонно росла[55], и он постепенно уверовал, что и сам, как Ахиллес, является полубогом. Он потребовал от греческих городов-государств официально признать его божественную сущность[56], и многие согласились на это. Лишь Спарта, долгое время с оружием сопротивлявшаяся его власти, дала лаконичный, хотя и двусмысленный ответ – «если Александр хочет быть богом, пусть будет богом»[57], намекая на то, что божественность правителя была лишь его фантазиями.

Чем обширнее становились владения Александра, тем труднее ему было управлять ими. Западные и восточные окраины персидской сферы влияния, в частности Анатолия и Египет, с готовностью признали власть Александра, поскольку он оставил и местных правителей, и все имевшиеся государственные структуры. Но чем дальше на восток уходил Александр от Греции, тем больше трудностей он испытывал, удерживая в покорности захваченные земли. Это заметно проявилось после того, как он подчинил себе центральные области Персии, и еще сильнее – после вторжения в столь дальние страны, как Афганистан и Индия.

Чтобы удержать власть над этими территориями, Александр пошел на меры, идущие вразрез с тем, чему его учили: он перестал принуждать негреческие народы к полному подчинению[58]. Александр стал одеваться по обычаю покоренных им стран, начал принимать обитателей присоединенных земель в греческое войско[59], сочетался браком с бактрийской княжной, устроив необычный для греков местный обряд, совершал моления местным богам и требовал от своих восточных вассалов, чтобы они падали перед ним ниц[60].

Верные спутники Александра, шедшие вместе с ним из Македонии и Греции, начали роптать[61]. Местные аристократы постепенно вытесняли их из окружения царя, а сами они уже с трудом узнавали своего правителя. Недовольство проявилось открыто, когда Александр созвал своих давних соратников на пир «для своих». Однако он потребовал, чтобы и в узком кругу каждый из них, согласно восточному обычаю, простерся ниц перед правителем, а он, в качестве жеста благосклонности, будет позволять подниматься и целовать их. Закаленным в боях ветеранам не нужно было быть афинскими демократами, чтобы счесть себя глубоко оскорбленными. И все же они, пусть и неохотно, подчинились требованию. Лишь один дерзнул воспротивиться – Каллисфен, внучатый племянник Аристотеля, служивший у Александра летописцем. «Я потерял только один поцелуй», – заявил он[62], не побоявшись гнева Александра, что позднее привело его к плачевной участи.

Александр уже не довольствовался титулом царя Македонии. После покорения Вавилона он провозгласил себя владыкой Азии[63]. Полководцев Александра настолько оскорбляли иноземные наряды и новые обычаи Александра, что они упустили из виду главное: весь подчиняющийся ему мир становился греческим. Александр оставлял на своем пути греческие и македонские гарнизоны, задачей которых было держать в покорности местных правителей. Вскоре в империи появилась целая россыпь греческих поселений, многие из которых были названы в честь правителя[64]. Существовали десятки языков и культур[65], греки же категорически отказывались осваивать иностранные языки и системы письменности. И неприязнь к большинству негреческих народностей была тесно связана с их языками и письменностью; греки называли чужеземцев варварами, поскольку их речь была им непонятна и звучала бессмысленным ворчанием – «бар-бар-бар»[66]. Потому-то вопроса о том, на каком языке следует говорить грекам и македонцам, поселившимся в дальних странах, даже не возникало: естественно, на греческом. Даже Александр, ходивший в иноземных одеяниях ради своего окружения, в котором стали заметно преобладать жители покоренных стран, не дал себе труда овладеть хоть одним чужим языком.

Главная роль в этом лингвистическом нашествии досталась Гомеру, и не только из-за любви Александра к его произведению. По Илиаде все учились читать и писать[67], она была главным средством распространения по миру греческого языка и алфавита. Она сделалась настоящим фундаментальным текстом. Поэтому появилось и множество профессиональных толкователей Илиады, среди которых были не только философы наподобие Аристотеля, но и критики, и, как следствие, началось усиленное комментирование текста.

У греческих воинов Александра и поселенцев на захваченных землях сложился особый вариант греческого языка. Это не был ни эталонный греческий язык Афин, ни македонский диалект: упрощенная форма разговорного греческого получила название «койне» (общий). Этот язык возник несколькими веками раньше в торговой империи греков[68], а в царстве Александра стал общим языком, благодаря которому жители разных частей государства могли общаться между собой. Местные правители часто продолжали пользоваться родным языком и письменностью[69], но койне и его фонетическая система сделались средством коммуникации через те границы, которые Александр стер своими завоеваниями. Он также ввел в качестве единой валюты аттическую монету (тетрадрахму) с изображением своего профиля и надписью по-гречески[70]. Александр был не просто влюблен в древний текст: он строил инфраструктуру, необходимую для воплощения текста в жизнь.