От Кибирова до Пушкина - [179]

Шрифт
Интервал

. Тексты А. Гладилина и Ю. Вишневской сопровождались редакционным примечанием: «как критики в эмиграции непристойно пишут, так мы их непристойно и пародируем!»[1260] Просматривая «Синтаксис» четверть века спустя, поражаешься низкопробному уровню такой, с позволения сказать, полемики, безвкусице известных литераторов. Распри внутри «третьей волны» эмиграции действительно оборачивались подчас отвратительными скандалами, напоминающими нравы коммунальной кухни. Мы привели этот пример для того, чтобы показать: в противостоянии враждующих сторон третьей русской эмиграции огромную роль сыграли личные мотивы, уязвленные самолюбия, непрощенные обиды, а значит — месть.

В кругу «Синтаксиса» бытовала известная шутка о «Парижском обкоме», который получает приказы и распоряжения из «Вермонтского ЦК». Подразумевались тесная связь и взаимодействие В. Максимова с А. Солженицыным. При этом «Синтаксис» также был вполне партийным изданием со сложившейся, четкой программой. Вот что писал по этому поводу известный публицист Герман Андреев в «Русской мысли» от 28.06.1985 (под рубрикой «По страницам журналов»):

Тринадцатый номер журнала «Синтаксис», как и все предыдущие, резко полемичен. В нем помещена статья А. Н. Клёнова, бескомпромиссно отрицающая какое-либо позитивное содержание в мировоззрении Александра Солженицына, статья Г. Нилова, направленная против публицистических выступлений историка Михаила Геллера, рецензия А. Донде, положительно оценивающая концепцию России в работах А. Янова, подвергшихся критике в других органах русской эмигрантской прессы. Хотя редакция, следуя скорее приличию, чем убеждению, оговаривается, что не со всеми взглядами, выраженными авторами журнала, она согласна, партийность при отборе материала для очередного номера доминирует.

У «Синтаксиса» есть ясная программа, — подчеркивал Г. Андреев. — Суть ее коротко сводится к неприятию русского национального сознания, а заодно и патриотизма, к утверждению идеалов плюралистического общества (при условии исключения из него представителей русского национального движения); к защите права, независимого от идеологии, к скептическому отношению к религии, а иногда и к откровенному атеизму, а в истории — к отстаиванию позитивистского метода. Таким образом, «Синтаксис» оказывается в ином лагере, чем, скажем, «Континент» или «Вестник РХД», но в близком соседстве с журналами «Страна и мир» и «Форум». Читатель сделает правильно, если постарается во всех этих спорах увидеть не только примитивную склоку, но — прежде всего — отражение исканий людей разных убеждений, верований, манер мышления.[1261]

На протяжении всего периода издания (вышло в общей сложности 37 номеров) в «Синтаксисе», как мы уже попытались показать, регулярно появлялись материалы, содержавшие полемику с В. Максимовым, «Континентом» и А. Солженицыным. Александр Исаевич был для супругов Синявских одной из главных мишеней политических атак. Даже в новейшее, постсоветское время их упорные выпады против А. Солженицына продолжались.

В № 30 (1991) «Синтаксиса» находим иронически-едкую заметку В. Линецкого о «Словаре языкового расширения»; в № 31 (1992) публикуется исключительно резкое «Открытое письмо» Андрея Синявского Александру Солженицыну, написанное еще в 1975 году. «Вы своим непререкаемым, офицерским тоном и гонором, Вы своими анафемствованиями воспроизводите в зачаточном виде образ советской власти», — утверждает А. Синявский, и это лишь один из упреков «лагерника — лагернику», в таком тоне выдержан весь текст. Следом приводится давнее письмо А. Солженицына Р. Рейгану (1982) с комментарием Кронида Любарского: четверть века назад, как поясняет редакция «Синтаксиса», остро полемические заметки К. Любарского не удалось опубликовать ни в одном эмигрантском издании.

О своем отношении к А. Синявскому и третьей эмиграции в целом А. Солженицын достаточно подробно рассказал в мемуарных «очерках изгнания» «Угодило зернышко промеж двух жерновов». Нас сейчас интересует именно реакция В. Максимова и возглавляемого им журнала на многочисленные нападки со стороны «Синтаксиса» и четы Синявских. В № 25 (1980) «Континента» в колонке редактора «Немного об эмигрантских распрях» В. Максимов писал:

Как это ни прискорбно, деятельность считанных единиц среди нас, кто с первых же шагов за рубежом взял себе за правило, не гнушаясь средствами, возбуждать в эмиграции атмосферу перманентного скандала, имеет некоторый успех не только здесь — в изгнании, но и на родине. Они громко прокламируют свою провокационную возню как пример «широты взглядов» и «свободомыслия», но, странное дело, мишенью их нападок, как правило, оказывается круг людей и движений, неугодных Советской власти вообще и КГБ в частности. И, разумеется, прежде всего — Александр Солженицын. — Завершая редакторскую колонку, В. Максимов подчеркивал: — Я хотел бы раз и навсегда, со всей ответственностью определить для нашего читателя в Советском Союзе и здесь, в эмиграции, наше кредо взаимоотношений с этой публикой: никаких «распрей», ибо — много чести для этих господ![1262]

В целом редактор «Континента» оставался верен однажды принятому решению: избегать внутриэмигрантских дрязг на страницах издания. Материалов, посвященных анализу творчества А. Синявского, в журнале было совсем немного. Например, отклик Юрия Иоффе на интервью писателя западногерманской газете «Die Zeit» от 6.2.1981 (приуроченное к 100-летию со дня смерти Ф. М. Достоевского) касался чисто политических моментов. В статье «В тени Достоевского» (№ 40, 1984) Ю. Иоффе подчеркивал, что его цель — «ознакомить русского читателя с недостойными и необоснованными оскорблениями русского писателя Андрея Синявского в адрес русского народа»


Еще от автора Константин Маркович Азадовский
Генерал и его семья

Тимур Кибиров — поэт и писатель, автор более двадцати поэтических книг, лауреат многих отечественных и международных премий, в том числе премии «Поэт» (2008). Новая книга «Генерал и его семья», которую сам автор называет «историческим романом», — семейная сага, разворачивающаяся в позднем СССР. Кибиров подходит к набору вечных тем (конфликт поколений, проблема эмиграции, поиск предназначения) с иронией и лоскутным одеялом из цитат, определявших сознание позднесоветского человека. Вложенный в книгу опыт и внимание к мельчайшим деталям выводят «Генерала и его семью» на территорию большого русского романа, одновременно искреннего и саркастичного.


Стихи

«Суть поэзии Тимура Кибирова в том, что он всегда распознавал в окружающей действительности „вечные образцы“ и умел сделать их присутствие явным и неоспоримым. Гражданские смуты и домашний уют, трепетная любовь и яростная ненависть, шальной загул и тягомотная похмельная тоска, дождь, гром, снег, листопад и дольней лозы прозябанье, модные шибко умственные доктрины и дебиловатая казарма, „общие места“ и безымянная далекая – одна из мириад, но единственная – звезда, старая добрая Англия и хвастливо вольтерьянствующая Франция, солнечное детство и простуженная юность, насущные денежные проблемы и взыскание абсолюта, природа, история, Россия, мир Божий говорят с Кибировым (а через него – с нами) только на одном языке – гибком и привольном, гневном и нежном, бранном и сюсюкающем, певучем и витийственном, темном и светлом, блаженно бессмысленном и предельно точном языке великой русской поэзии.


На рубеже двух столетий

Сборник статей посвящен 60-летию Александра Васильевича Лаврова, ведущего отечественного специалиста по русской литературе рубежа XIX–XX веков, публикатора, комментатора и исследователя произведений Андрея Белого, В. Я. Брюсова, М. А. Волошина, Д. С. Мережковского и З. Н. Гиппиус, М. А. Кузмина, Иванова-Разумника, а также многих других писателей, поэтов и литераторов Серебряного века. В юбилейном приношении участвуют виднейшие отечественные и зарубежные филологи — друзья и коллеги А. В. Лаврова по интересу к эпохе рубежа столетий и к архивным разысканиям, сотрудники Пушкинского дома, где А. В. Лавров работает более 35 лет.


Лада, или Радость: Хроника верной и счастливой любви

Перед нами – первый прозаический опыт лауреата Национальной премии «Поэт» Тимура Кибирова. «Радость сопутствует читателю „хроники верной и счастливой любви“ на всех ее этапах. Даже там, где сюжет коварно оскаливается, чистая радость перекрывает соблазн пустить слезу. Дело не в том, что автор заранее пообещал нам хеппи-энд, – дело в свободной и обнадеживающей интонации, что дорога тем читателям стихов Кибирова, которые… Которые (ох, наверно, многих обижу) умеют его читать. То есть слышат светлую, переливчато многоголосую, искрящуюся шампанским, в небеса зовущую музыку даже там, где поэт страшно рычит, жалуется на треклятую жизнь, всхлипывает, сжавшись в комок, а то и просто рыдает… Не флейта крысолова, не стон, зовущийся песней, не посул сладостного забвения, не громокипящий марш (хотя и все это, конечно, у Кибирова слышится), а музыка как таковая» (Андрей Немзер).


Книга волшебных историй

«Книга волшебных историй» выходит в рамках литературного проекта «Книга, ради которой…» Фонда помощи хосписам «Вера».В тот момент, когда кажется, что жизнь победила нас окончательно, положила на обе лопатки и больше с нами ничего хорошего не случится, сказка позволяет выйти из этой жизни в какую-то совсем другую: иногда более справедливую, иногда более щедрую, иногда устроенную немножко подобрее, – и поверить всем сердцем, что правильно именно так. Что так может быть, а потому однажды так и будет. Сказка – утешение.


И время и место

Историко-филологический сборник «И время и место» выходит в свет к шестидесятилетию профессора Калифорнийского университета (Лос-Анджелес) Александра Львовича Осповата. Статьи друзей, коллег и учеников юбиляра посвящены научным сюжетам, вдохновенно и конструктивно разрабатываемым А.Л. Осповатом, – взаимодействию и взаимовлиянию литературы и различных «ближайших рядов» (идеология, политика, бытовое поведение, визуальные искусства, музыка и др.), диалогу национальных культур, творческой истории литературных памятников, интертекстуальным связям.


Рекомендуем почитать
Сто русских литераторов. Том третий

Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».


Сто русских литераторов. Том первый

За два месяца до выхода из печати Белинский писал в заметке «Литературные новости»: «Первого тома «Ста русских литераторов», обещанного к 1 генваря, мы еще не видали, но видели 10 портретов, которые будут приложены к нему. Они все хороши – особенно г. Зотова: по лицу тотчас узнаешь, что писатель знатный. Г-н Полевой изображен слишком идеально a lord Byron: в халате, смотрит туда (dahin). Портреты гг. Марлинского, Сенковского Пушкина, Девицы-Кавалериста и – не помним, кого еще – дополняют знаменитую коллекцию.


Уфимская литературная критика. Выпуск 4

Данный сборник составлен на основе материалов – литературно-критических статей и рецензий, опубликованных в уфимской и российской периодике в 2005 г.: в журналах «Знамя», «Урал», «Ватандаш», «Агидель», в газетах «Литературная газета», «Время новостей», «Истоки», а также в Интернете.


Властелин «чужого»: текстология и проблемы поэтики Д. С. Мережковского

Один из основателей русского символизма, поэт, критик, беллетрист, драматург, мыслитель Дмитрий Сергеевич Мережковский (1865–1941) в полной мере может быть назван и выдающимся читателем. Высокая книжность в значительной степени инспирирует его творчество, а литературность, зависимость от «чужого слова» оказывается важнейшей чертой творческого мышления. Проявляясь в различных формах, она становится очевидной при изучении истории его текстов и их источников.В книге текстология и историко-литературный анализ представлены как взаимосвязанные стороны процесса осмысления поэтики Д.С.


Поэзия непереводима

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Вещунья, свидетельница, плакальщица

Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.


Языки современной поэзии

В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.


Феноменология текста: Игра и репрессия

В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века.


Самоубийство как культурный институт

Книга известного литературоведа посвящена исследованию самоубийства не только как жизненного и исторического явления, но и как факта культуры. В работе анализируются медицинские и исторические источники, газетные хроники и журнальные дискуссии, предсмертные записки самоубийц и художественная литература (романы Достоевского и его «Дневник писателя»). Хронологические рамки — Россия 19-го и начала 20-го века.


Другая история. «Периферийная» советская наука о древности

Если рассматривать науку как поле свободной конкуренции идей, то закономерно писать ее историю как историю «победителей» – ученых, совершивших большие открытия и добившихся всеобщего признания. Однако в реальности работа ученого зависит не только от таланта и трудолюбия, но и от места в научной иерархии, а также от внешних обстоятельств, в частности от политики государства. Особенно важно учитывать это при исследовании гуманитарной науки в СССР, благосклонной лишь к тем, кто безоговорочно разделял догмы марксистско-ленинской идеологии и не отклонялся от линии партии.