От Кибирова до Пушкина - [161]
Следует заметить, что одним из таких замечательных памятных изданий явился специальный номер петроградской газеты «Жизнь искусства», где, в частности, были напечатаны новые стихотворения М. Кузмина и О. Мандельштама. Вообще газета «Жизнь искусства», выходившая тогда в Петрограде, вместе с журналом «Вестник Общедоступного Передвижного Театра» были немногими культурными изданиями, которые беспрерывно выходили во все самые тяжелые годы Гражданской войны, голода и разрухи, выполняя определенную роль: одно — культурного еженедельника, другое — толстого журнала, притом что ни там, ни там фактически не публиковались ни прозаические, ни драматические произведения.
Возвращаясь к жанру литературных изданий, посвященных голоду, заглянем в один из таких сборников, имеющийся в нашем распоряжении. Речь идет о сборнике «Посев. Одесса — Поволжью. Литературно-критический и научно-художественный альманах» (Одесса, Всеукраинское Государственное Издательство, 1921). Альманах «Посев» состоит из трех разделов: «Стихотворения», «Проза» и «Статьи и материалы». В разделе «Стихотворения» помещены переводы Максимилиана Волошина из Анри де Ренье. Здесь же О. Мандельштам поместил два своих замечательных стихотворения, оба на «крымскую» тему: «Меганон» и «Золотистого меда струя…». Г. Шенгели и покойный Г. Маслов, умерший в Омске в рядах армии Колчака, представлены стихами стилизаторского плана в духе поэтов пушкинской поры. Впрочем, последнее из стихотворений Георгия Маслова выходит за рамки стилизации, трансформируя страшную действительность колчаковского поражения в поэтический мир героев пушкинского времени: «Здесь вечно полон скифский кубок, / Поэтов — словно певчих птиц. / А сколько шелестящих юбок, / Дразнящих талий, тонких лиц. / От мира затворясь упрямо, / Как от безжалостной зимы, / Трагичный вызов Вальсингама, / Целуясь, повторяем мы». Любопытен перевод на русский язык довольно пространного отрывка из Х. Н. Бялика, выполненный А. Горностаевым. Эдуард Багрицкий представлен поэмой «Тиль Уленшпигель». Можно сказать, употребляя гораздо более поздний термин, что сборник «Посев» являет собою, по ряду характеристик, типичный пример «диссидентского» альманаха. В нем здесь и там разбросаны детали, усматривая которые знающие люди (иногда их круг насчитывал не более десятка человек) осознавали, что истинная иерархия ценностей еще где-то хранится. Эти детали могут быть чисто внешнего, историко-биографического плана, как, например, крест рядом с именем Маслова, указывающий на то, что факт его смерти уже стал широко известным, или публикация перевода Бялика, к этому времени уже эмигрировавшего в Палестину и перешедшего в разряд неупоминаемых. А в небольшой заметке В. В. Варнеке о неопубликованной повести Н. Лескова «О книгоиздательском бесе» с подзаголовком «Прохладные кровожадцы» мы находим следующий пассаж:
В юности князь учился в московском университете, сблизился с тамошними типографщиками и, восторгаясь божественным Жан-Жаком, написал и с вящего одобрения самого Новикова напечатал повесть «Преображенный Емельян», переделав по-кустарному заграничного Эмилия в спасенного премудрым воспитанием российского парня Емельяна. Но Емельян, украсив французское чело всемирными лаврами, при пересадке на русский чернозем доставил своему автору одну только скорбь. Монаршая десница, напуганная парижскими отважностями вокруг Бастилии, простерла свой гнев и на Емельяна: его сожгла послушная рука Московского полицмейстера. Убитый вместе с повестью автор теперь особенно близко принял к сердцу рассуждения графа де Мирабо о деспотизме, и он бежит всякими неправдами в Париж, чтобы уврачевать раны своего сердца бальзамом французской свободы. Но до Парижа ему удалось добраться лишь к той поре, когда там у власти оказались террористы, или как называли их в осторожном оповещении «Московские Ведомости» — кровожадцы. Их подвиги русская долготерпеливость с грехом пополам переносит еще, но когда он увидел, как Робеспьер, в ночном заседании собственноручно подписавший отправление на гильотину 27 граждан, поутру мечтательно, или, как тогда говорили, прохладно, гулял по рецепту Руссо, в сопровождении единственного своего друга дога в лесах Медона с томиком Руссо и плакал у калитки его домика, даже русская долготерпеливость рухнула, и когда при нем Сен-Жюст с ангельской улыбкой раскидывал на вечное изгнание семьи безупречных граждан только за то, что у них нет друзей, а по 8-му правилу Жан-Жака всякий добрый гражданин должен являть пример вящей дружбы, тут на русского беглеца находит затмение ума. «Как? — И кровожадцам ведом Руссо? И их руку его книги не удержали от токов крови? Так на что же тогда книга, в чем ее сила, если наученный ею ум не сдерживает сердце от лютости?» И потрясенный князь бежит из Парижа еще стремительнее, чем бежал от руки, сжегшей его Емельяна. По дороге он заезжает в Кенигсберг к Канту, про которого ему в Берлине издатель Николаи шепнул, что и Кант, приглядевшись к деяниям кровожадцев, усомнился в рассуждении смысла fratemité, egalité, liberté.[1204]
Тимур Кибиров — поэт и писатель, автор более двадцати поэтических книг, лауреат многих отечественных и международных премий, в том числе премии «Поэт» (2008). Новая книга «Генерал и его семья», которую сам автор называет «историческим романом», — семейная сага, разворачивающаяся в позднем СССР. Кибиров подходит к набору вечных тем (конфликт поколений, проблема эмиграции, поиск предназначения) с иронией и лоскутным одеялом из цитат, определявших сознание позднесоветского человека. Вложенный в книгу опыт и внимание к мельчайшим деталям выводят «Генерала и его семью» на территорию большого русского романа, одновременно искреннего и саркастичного.
«Суть поэзии Тимура Кибирова в том, что он всегда распознавал в окружающей действительности „вечные образцы“ и умел сделать их присутствие явным и неоспоримым. Гражданские смуты и домашний уют, трепетная любовь и яростная ненависть, шальной загул и тягомотная похмельная тоска, дождь, гром, снег, листопад и дольней лозы прозябанье, модные шибко умственные доктрины и дебиловатая казарма, „общие места“ и безымянная далекая – одна из мириад, но единственная – звезда, старая добрая Англия и хвастливо вольтерьянствующая Франция, солнечное детство и простуженная юность, насущные денежные проблемы и взыскание абсолюта, природа, история, Россия, мир Божий говорят с Кибировым (а через него – с нами) только на одном языке – гибком и привольном, гневном и нежном, бранном и сюсюкающем, певучем и витийственном, темном и светлом, блаженно бессмысленном и предельно точном языке великой русской поэзии.
Сборник статей посвящен 60-летию Александра Васильевича Лаврова, ведущего отечественного специалиста по русской литературе рубежа XIX–XX веков, публикатора, комментатора и исследователя произведений Андрея Белого, В. Я. Брюсова, М. А. Волошина, Д. С. Мережковского и З. Н. Гиппиус, М. А. Кузмина, Иванова-Разумника, а также многих других писателей, поэтов и литераторов Серебряного века. В юбилейном приношении участвуют виднейшие отечественные и зарубежные филологи — друзья и коллеги А. В. Лаврова по интересу к эпохе рубежа столетий и к архивным разысканиям, сотрудники Пушкинского дома, где А. В. Лавров работает более 35 лет.
Перед нами – первый прозаический опыт лауреата Национальной премии «Поэт» Тимура Кибирова. «Радость сопутствует читателю „хроники верной и счастливой любви“ на всех ее этапах. Даже там, где сюжет коварно оскаливается, чистая радость перекрывает соблазн пустить слезу. Дело не в том, что автор заранее пообещал нам хеппи-энд, – дело в свободной и обнадеживающей интонации, что дорога тем читателям стихов Кибирова, которые… Которые (ох, наверно, многих обижу) умеют его читать. То есть слышат светлую, переливчато многоголосую, искрящуюся шампанским, в небеса зовущую музыку даже там, где поэт страшно рычит, жалуется на треклятую жизнь, всхлипывает, сжавшись в комок, а то и просто рыдает… Не флейта крысолова, не стон, зовущийся песней, не посул сладостного забвения, не громокипящий марш (хотя и все это, конечно, у Кибирова слышится), а музыка как таковая» (Андрей Немзер).
«Книга волшебных историй» выходит в рамках литературного проекта «Книга, ради которой…» Фонда помощи хосписам «Вера».В тот момент, когда кажется, что жизнь победила нас окончательно, положила на обе лопатки и больше с нами ничего хорошего не случится, сказка позволяет выйти из этой жизни в какую-то совсем другую: иногда более справедливую, иногда более щедрую, иногда устроенную немножко подобрее, – и поверить всем сердцем, что правильно именно так. Что так может быть, а потому однажды так и будет. Сказка – утешение.
Историко-филологический сборник «И время и место» выходит в свет к шестидесятилетию профессора Калифорнийского университета (Лос-Анджелес) Александра Львовича Осповата. Статьи друзей, коллег и учеников юбиляра посвящены научным сюжетам, вдохновенно и конструктивно разрабатываемым А.Л. Осповатом, – взаимодействию и взаимовлиянию литературы и различных «ближайших рядов» (идеология, политика, бытовое поведение, визуальные искусства, музыка и др.), диалогу национальных культур, творческой истории литературных памятников, интертекстуальным связям.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».
За два месяца до выхода из печати Белинский писал в заметке «Литературные новости»: «Первого тома «Ста русских литераторов», обещанного к 1 генваря, мы еще не видали, но видели 10 портретов, которые будут приложены к нему. Они все хороши – особенно г. Зотова: по лицу тотчас узнаешь, что писатель знатный. Г-н Полевой изображен слишком идеально a lord Byron: в халате, смотрит туда (dahin). Портреты гг. Марлинского, Сенковского Пушкина, Девицы-Кавалериста и – не помним, кого еще – дополняют знаменитую коллекцию.
Данный сборник составлен на основе материалов – литературно-критических статей и рецензий, опубликованных в уфимской и российской периодике в 2005 г.: в журналах «Знамя», «Урал», «Ватандаш», «Агидель», в газетах «Литературная газета», «Время новостей», «Истоки», а также в Интернете.
Один из основателей русского символизма, поэт, критик, беллетрист, драматург, мыслитель Дмитрий Сергеевич Мережковский (1865–1941) в полной мере может быть назван и выдающимся читателем. Высокая книжность в значительной степени инспирирует его творчество, а литературность, зависимость от «чужого слова» оказывается важнейшей чертой творческого мышления. Проявляясь в различных формах, она становится очевидной при изучении истории его текстов и их источников.В книге текстология и историко-литературный анализ представлены как взаимосвязанные стороны процесса осмысления поэтики Д.С.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.
В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.
В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века.
Книга известного литературоведа посвящена исследованию самоубийства не только как жизненного и исторического явления, но и как факта культуры. В работе анализируются медицинские и исторические источники, газетные хроники и журнальные дискуссии, предсмертные записки самоубийц и художественная литература (романы Достоевского и его «Дневник писателя»). Хронологические рамки — Россия 19-го и начала 20-го века.
Если рассматривать науку как поле свободной конкуренции идей, то закономерно писать ее историю как историю «победителей» – ученых, совершивших большие открытия и добившихся всеобщего признания. Однако в реальности работа ученого зависит не только от таланта и трудолюбия, но и от места в научной иерархии, а также от внешних обстоятельств, в частности от политики государства. Особенно важно учитывать это при исследовании гуманитарной науки в СССР, благосклонной лишь к тем, кто безоговорочно разделял догмы марксистско-ленинской идеологии и не отклонялся от линии партии.