От Кибирова до Пушкина - [12]
Circa quartum vero principale, quomodo scilicet obiectum, in quantum terminat aspectus et actus potentiarum, cooperatur specificae productioni eorum, sciendum quod obiectum, in quantum est talis terminus, habet rationem termini fixivi et illapsivi et praesentativi et sigillativi seu configurativi et repraesentativi seu cognitive. Nam actus et aspectus cognitivus figitur in obiecto et intentionaliter habet ipsum intra se imbibitum; propter quod actus cognitivus vocatur apprehensio et apprehensive tentio obiecti. In qua quidem tentione et imbibitione actus intime conformatur et configuratur obiecto; ipsum etiam obiectum se ipsum praesentat seu praesentialiter exhibet aspectui cognitivo et per actum sibi configuratum est quaedam repraesentatio eius. Sicut enim actualis irradiatio vasis sphaerici vel quadrati fit sphaerica vel quadrata ex hoc solo quod lux generat illam cum conformitate ad figuram sui suscipientis et continentis: sic, quia vis cognitiva generat actum cogni-tivum cum quadam informative imbibitione actus ad obiectum et cum quadam sigillari et viscerali tentione obiecti, idcirco eo ipso quod sic gignitur, fit ipsa similitude et sigillaris expressio obiecti[96].
По поводу четвертого главного принципа — а именно, что предмет, поскольку он завершает аспекты и акты [познавательных] сил, соучаствует в их специфическом произведении, — важно отметить, что предмет, поскольку он является таким завершением, отличается характером чего-то устойчивого, проницательного, показывающего, знаменательного и изображающего, или познавательного. Ведь познавательный акт и аспект фиксируются на предмете и преднамеренно впитывают его в себя. Поэтому познавательный акт называется постижением и постигающим протяжением к предмету. Посредством этого протяжения и впитывания акт внутренне сообразуется и соответствует предмету. К тому же предмет показывает или выставляет себя аспекту; в этом соответствии происходит своего рода представление предмета. Точно так же, как настоящее освещение сферического или квадратного сосуда делается сферическим или квадратным в силу того, что свет производит его, сообразуясь форме того, что воспринимает и содержит его, так и познавательная сила производит познавательный акт вместе с таким формообразующим впитыванием акта в предмет, со знаменательным и телесным протяжением по направлению к предмету, и благодаря этому она делается самим подобием и знаменательным выражением предмета.
Следуя Дионисию Ареопагиту, в целях истинного познания Оливи утверждает необходимость подняться выше не только чувственного зрения, но даже и умственного образа (воображения):
Quod autem dicitur quod quando homo aliquid vult pure mtelligere, abstrahit se pro viribus a conditionibus materialibus: dico quod hoc non est verum nisi sub hoc intellects quod quando homo vult intelligere aliquid spirituale et insensibile seu incorporeum, elevat aspectum suum ab obiectus corporalibus seu a speciebus repraesentantibus corporalia, quales sunt species imaginationis[97].
Если кто скажет, что когда человек хочет познать что-либо в чистом виде, он отрешается от людей и от материальных условий, то я скажу, что это неверно… когда человек хочет познать что-либо духовное и нечувственное или нетелесное, он возводит свой аспект от телесных вещей или от идей, представленных в телесном виде, которые есть идеи воображаемые.
Очевидно, как и Данте, Оливи считает, что телесное восприятие должно полностью подчиняться руководству высших духовных сил. Можно увидеть предмет или существо, даже Бога, лишь обращая свой аспект к нему. Таким образом, познавательный акт является заодно актом и воли, и веры.
Как отмечает Лейн Спройт, «весьма парадоксально» то, как для Оливи «ум открывается предмету, лишенному причинной роли в произведении умственного действия по отношению к этому предмету»[98]. Спройт пишет, что «познавательный акт, или „aspectus“, предполагает, что ум, пробужденный волей или чувствами, может проецировать себя на чувственную сферу. <…> Ум по большей части самостоятельный источник познаний, и завершающая причинность чувственного предмета выражает маргинальную роль чувственных данных в порождении умственных представлений о чувственном мире»[99]. Как резюмирует эти идеи Н. К. Гаврюшин, «резкое разделение разумной части и тела имеет глубокое основание, ибо, по Оливи, форма не соединяется с материей, а, так сказать, абсорбирует ее. <…> В процессе познания объект никакого каузального воздействия на субъект не оказывает; он является только причиной ограничивающей (causa terminativa) или поводом (occasio) познавательной деятельности»[100]. Материальный мир представляет лишь повод для самопроявления высшей реальности. Таким образом, теория познания Оливи приводит к своего рода окказионализму, к которому также был склонен Вяч. Иванов в своих рассуждениях об исторической действительности: «Действительность — несовершенное зеркало иной действительности <…> кристаллизация возможного. Осаждаясь как бы в некоей влаге, объемлющей мироздание, оно реет как бы образами прогреваемых гением миров» (Т. 3. С. 113)
