От кетменя до мундира посла. Страницы жизни семьи, республики, страны - [12]

На жайлоо мы ежедневно общались с родственниками, семьей старшего чабана совхоза имени Токтогула Мамбета Абдылдаева, Героя Социалистического Труда, депутата Верховного Совета СССР, его отцом, Абдылдой. Мамбет неутомимый труженик, тонкий знаток своей профессии, он принадлежал к тем людям, кто хорошо разбирался в общественной жизни страны, имел широкий кругозор, от природы был наделен острым умом. В памяти моей он сохранился веселым, щедрым и мудрым человеком. Мы много говорили о нем с его сыном Таши, об открытии дома-музея его имени во время вынужденного путешествия по Токтогульскому водохранилищу. Об этом я расскажу позже. Среди его лошадей были резвые жеребята (тай). Я попросил отца, чтобы одного из них поймали и разрешили мне проскакать на нем. Взрослые отговаривали Кожомжара от этой затеи, говорили, что такое общение с дикими животными опасно даже для детей чабанов, привыкших к лошадям с рождения. Они необъезженные и непредсказуемые для наездника, при отсутствии седла и уздечки, если испугаются, могут устроить скачки во весь опор, и тогда сдержать их и успокоить будет очень трудно.

Отец не устоял и уступил мне, жеребенка заарканили, накинули на шею веревку, усадили меня на него и отпустили. Стремительный бег скакуна позволил мне почувствовать просторы долины, в ушах свистел ветер, густой ельник мелькал в стороне, травяное поле без оврагов и камней не создало дополнительных трудностей, и я уверено держался на жеребенке. Первый приобретенный опыт стал отправным, позже последовали скачки на взрослых лошадях в многочисленных спортивных турнирах с детьми чабанов и братьями в аламан байге.

Старшему брату Мамбет доверил лучшего жеребца (айгыра) во время игры улак тартыш. Помимо лошади, селяне содержали почти всегда ослика или ишака. Его мощное тело может перевозить грузы больше собственного веса, и мы верхом на них ездили достаточно далеко. Возвращалось умное животное к привычному месту галопом, упасть с него не составляло труда, повредиться ощутимее, чем упав с лошади. У нашего родственника Аджи, веселого и доброжелательного, был осел, крупный, черный, злобного нрава, он признавал только своего хозяина. Желающим усидеть на нем он не оставлял выбора, брыкался, становился свечой и не успокаивался, пока не сбросит смельчака. Старший брат отца, Шабдан, чон-ата (дедушка), вызывал у нас чувство большого почтения. Его окладистая белая борода, степенный шаг и неторопливый рассказ вечерами о делах и заботах или о давно минувших днях мы слушали с большим интересом. Мне всегда казалось, что он похож на важного вельможу, который сошел с киноленты, повествующей о бухарском эмирате. Породистые черты его лица подтверждали мое воображение. Его сын, ровесник нашей мамы, Тюльбаши, построив дом в районном центре, уступил его нашей семье на долгих три года, пока не выздоровел отец. Младший брат Кожомжар-ата, Кулаш-ака, был водителем грузовика. В прежние годы, когда о мостах через Нарын мечтать не приходилось и ничего не оставалось, как все же пробивать дорогу вдоль реки, через теснину, по ней и ездили водители из Джалал-Абада в Токтогул, о ней он рассказывал всякие страшные истории, и каждый поворот реки в памяти оставался сорвавшимися в Нарын автомашинами.

Дядя был высокого роста, необыкновенной физической силы, балагур и шутник, курсируя по старой дороге, сберегся, а на новой, после аварии, не выжил.

Младшая сестра отца, Мейлихан-апа, с мужем и двумя детьми жила близ Оша, в Жапалаке. Мы часто гостили друг у друга. Из всех родственников наиболее тесно общались. Она была хозяйственной доброй женщиной. При нехватке денег всегда обращались к ним. Поколение, к которому относились наши родители, жило в военное лихолетье, в годы восстановления хозяйства… Потери и невзгоды сформировали в них достойные восхищения качества: смелость, готовность к самопожертвованию, солидарность. Многих из тех, кто был участником или свидетелем этих событий, уже нет в живых. Дети военных и послевоенных лет успели услышать их воспоминания. Лишения конца 1950-х годов усугубились, когда правительством Хрущева было введено налогообложение на плодовые деревья и запрет на разведение скота и домашней птицы в городах и рабочих поселках. Эти мероприятия закончились плачевно: деревья массово вырубались, скот резали. Мы остались без помощи маленького хозяйства. То, что не подлежало забою, выгоняли с подворья. Ослики сбивались в табуны и бродили по улицам и близлежащим полям, создавая ощущение уныния, утраты и печали. Первоначально они возвращались к своим дворам и, к горечи хозяев и своему недоумению, скотину не принимали в привычные стойла; покорно понурив головы они стояли у ворот, рождая всеобщее впечатление тщетности, заброшенности и сожаления.

В общении с животноводами, окружающими нас родственниками мы глубже узнали национальные традиции, в том числе влияние на нас скверного опыта и негативной практики власти.

Дни на пастбище становились короче, близился отъезд, все чаще солнце скрывалось из-за горных вершин, потянулись темные тучи, и по долине промчался ветер. Ветер положил начало новому режиму погоды, бывало так – повалит снег, пики хребтов тонут в белой мгле. Память о времени, проведенном на жайлоо, греет сердце до сегодняшнего дня. Кумыс, молоко, бешбармак, боорсок, каймак и айран отличались особым вкусом. Нам бы еще озаботиться приготовлением сыра, по традициям и четырехсотлетнему опыту Швейцарии, имеющему во многом сходство с нерукотворными нашими пейзажами. Высоко в горах мы приобщились к благородному чувству любви к земле, где мы родились, где жили наши предки, где возникли наши первые мечты, к знакомому ландшафту природы.