От Карповки до Норвежского моря - [31]

Другая сторона нашего быта — наше жилье в гостиницах. В более менее приличной гостинице «Двина», по крайней мере чистой, мы жили под постоянным выдавлением нас прибывающими лаовцами (ЛАО по договору арендовало почти три четверти гостиничных мест), в отличной гостинице «Беломорье» проживали буквально несколько наших человек, т. к. она была предназначена прежде всего для людей в форме (гостиница флотская), а если и проникали туда, то с подпиской о выезде по первому требованию. Было там еще одно интересное обстоятельство — строгий флотский порядок, хотя весь персонал гостиницы были милые и добрые женщины. Достаточно было кому-либо из персонала гостиницы узреть что-то несоответствующее правилам внутреннего распорядка в поведении проживающего, как следовал доклад директору и ничего не подозревающий жилец, придя после работы, видел свой чемодан с вещами, выставленный в коридор, а в фойе гостиницы красовалось что-то подобное «Боевому листку», из которого все узнавали, что представитель фирмы «Х» товарищ «Y» позорит наш быт. Была еще хорошая гостиница, принадлежащая судостроительному гиганту СМП (Севмашпредприятие), которая целиком обслуживала ЦКБ «Рубин» и всех представителей других предприятий, участвовавшим в строительстве советских ракетоносцев, а чтобы туда просочиться прочим гражданам нужно было обладать, как минимум, министерским пропуском. Мои прежние рубиновские гостиничные контакты оборвались в связи со сменой персонала гостиницы. И, наконец, общежитие горьковчан «Прибой» — основной приют наших сотрудников — грязноватое, шумное, гудящее и поющее до поздней ночи.

В один из моих приездов на переотметку в Ленинград у меня состоялась беседа с Львом Петровичем Хияйненом, который в приказе о заводских испытаниях комплекса был очень дальновидно назначен заместителем Председателя комиссии. Мы говорили обо всем, в том числе и о нашем быте. Он-то и посоветовал мне подготовить письмо об аренде мест в гостинице «Беломорье» на имя командира Беломорской Военно-морской базы, бывшего его слушателя в Академии контр-адмирала Симоненко и разрешил от своего имени обратиться с письмом к нему лично. Письмо, в котором институт просил 30 мест, хоть и родилось быстро, но в муках — все, что касалось вопросов оплаты со стороны института, подписывалось у Гл. бухгалтера с огромным трудом.

Сделав несколько безуспешных попыток попасть на прием к Симоненко, я решил попробовать на эту тему поговорить с директором гостиницы. Директором гостиницы была яркая блондинка, высокая, статная и красивая женщина, в разговоре с которой выяснилось, что мы земляки-ленинградцы, что наши ленинградские дома соседствуют в Купчино и мы даже нашли общих знакомых. В итоге, она пообещала мне помочь попасть на прием к Симоненко. И вот, благодаря ей, я попал к командиру базы, который, узнав, что я от Льва Петровича, одним росчерком пера зачеркнул 30, а другим написал: «Выделить 15». Так, мы на законном основании частично вползли в гостиницу «Беломорье» и за все время проживания в ней я не помню случаев применения к нам суровых административных мер. Таковы были наши бытовые дела.

А на лодке, как и во время перехода, основными нашими рабочими местами были первый отсек и рубка гидроакустики, капсула и камера обтекателя основной антенны. Теперь, когда на лодке была постоянная вахта экипажа, наше сообщение о работах в капсуле и обтекателе носило строго официальный и обязательный характер и каждый раз в лодочный вахтенный журнал записывалось начало и окончание работ. В один из таких дней наши работы проводились в капсуле и в прочном корпусе, а обтекатель был заполнен водой (антенна замачивалась перед очередным измерением сопротивления изоляции). Перед началом обеда я сообщил вахтенному офицеру о перерыве в работе в капсуле и мы отбыли на обед. Когда после обеда мы подъезжали к «Котласу», еще из окна автобуса мне показалось немного странным положение гондолы — она как будто бы наклонилась вперед. Перед началом послеобеденной работы все отправились в нашу «шару», а я в темпе побежал на корму «Котласа» в наш изолятор, чтобы взять нужные бумаги и успеть на диспетчерское совещание, которое проводил Башарин. Я вошел в тот момент, когда Башарин уже начал совещание с сообщения, что на лодке сейчас идет отработка системы дифферентовки. Поняв почему мне показалось странным положение гондолы, я пулей вылетел из кают-компании «Котласа» и побежал на лодку. С криком открыта капсула я «провалился» через люк в центральный пост, здорово напугав вахтенного офицера. Мгновенно оценив ситуацию, он начал выравнивать лодку. Опоздай я ещё на пару минут на диспетчерское или не начни Башарин с того сообщения, капсулу непременно бы залило водой и никакого выхода в море не было бы, были бы крупные неприятности. С тех пор мы не только должны были сообщать об окончании работы в капсуле в центральный пост, но и сдавать её кому-нибудь из группы акустиков для задраивания крышек люка.

Огромный задел, созданный нами на переходе вселял уверенность, что мы успеем еще раз все проверить и до выхода лодки в море сможем подготовить экипаж акустической группы к практическим действиям. Начав ещё на ЛАО теоретические занятия с акустиками, мы продолжали их и в Северодвинске, которые вскоре стали подкрепляться практикой. Многие наши комплексники и сотрудники специализированных лабораторий передавали свои знания экипажу. Прежде всего практическим навыкам работы с аппаратурой комплекса надо было обучить техников-гидроакустиков и в этом деле, на мой взгляд, особенно преуспел Арнольд Вениаминович Виногор. Правда, и ученик у него был очень прилежный. К нашим заводским испытаниям мичман Козлов ориентировался в передающем тракте второй подсистемы почти на уровне его разработчиков. Учитель и ученик были очень довольны друг другом. И в каждый мой приезд в Ленинград уже из Западной Лицы я всегда привозил А. В. Виногору слова благодарности за учебу и приветы от мичмана Толи Козлова.