От Каира до Стамбула - [26]

Меня пригласили на коптскую свадьбу в Муски. Бракосочетания у коптов совершаются ночью. Водитель-мусульманин не знал, где это, и мы очень скоро заблудились в узких, многолюдных улочках, где лошади под бешеные крики возниц и щелканье кнута с трудом прокладывали себе дорогу сквозь толпу. Надо сказать, каирские извозчики чаще используют свои кнуты против сограждан, чем против лошадей.

Однажды нам пришлось остановиться в слишком узком переулке и подождать, пока уберут разложенные на обочине великолепные овощи, роскошные дары египетского чернозема: великолепную цветную капусту, которой присудили бы приз на любой выставке; лук порей, толщиной с человеческое запястье; толстые фиолетовые баклажаны; зеленые, словно ящерицы, огурцы. Любой, кто не бывал на Востоке, стал бы опасаться смертоубийства, когда извозчик и зеленщик набросились друг на друга с отчаянными проклятьями. Их лица были искажены яростью. Они размахивали руками, воздевали их к свету фонарей, но в тот самый момент, когда двое англичан повалили бы друг друга на землю и сцепились, взаимные оскорбления закончились, и зеленщик с улыбкой, показывающей, что он получил от стычки истинное удовольствие, вежливо подвинул свою капусту. И мы поехали дальше.

Мне нравилось медленно проезжать по этим каньонам, где кипит жизнь. Каждая освещенная лавка — яркая картина, выхваченная из темноты: вот мужчины сидят по-турецки за кофе или торговыми переговорами; вот сирийцы и армяне, похожие на пауков в паутине, сторожат свои лавки персидских ковров. Иногда, когда мы останавливались и казалось, что лица тех, кто внутри, совсем близко от меня, я порой ловил взгляды «призраков» под покрывалами. Лиц не было видно, но темные глаза, подведенные краской для век, смотрели безмятежно и лениво. Наконец мы доехали до перекрестка, где сходилось несколько улиц. Сзади из глубокой темноты поднимался минарет, подсвеченный своим собственным зеленым светом, и возница, указывая кнутом в переулок, сказал, что здесь не сможет проехать даже он: переулок был забит такси, частными автомобилями и повозками.

Приглашенные на свадьбу теснились у капотов машин, заполонив весь переулок. У дверей церкви собралась большая толпа. Ждали невесту. От дверей, в две линии, лицом друг к другу, выстроился хор: темноволосые молодые люди в белых одеяниях, очень напоминавших ночные рубахи, с епитрахилями на левом плече. У каждого на голове красовалась плотная белая шапочка с серебряным крестом на макушке; в каждой руке они держали по зажженной свечке. У одного в руках были цимбалы, у другого — треугольник. Пока молодые люди вот так стояли в темноте и блики от пламени свечей ходили по их темным, чисто выбритым лицам, я вполне мог бы поверить, что смотрю на жрецов Изиды.

Все засуетились, когда в переулок медленно въехала машина, а из нее вышла девушка, роскошная, как темный распустившийся пион. На ней было вечернее платье, отделанное кремовыми кружевами. Блестели недавно уложенные волосы цвета воронова крыла. Полненькое симпатичное личико пылало под румянами, которые на смуглой коже смотрелись лихорадочным румянцем. Четыре подружки невесты, тоже в вечерних туалетах, заняли свои места около нее, хор запел хрипловатыми резкими голосами и, отбивая такт ударами в цимбалы, двинулся в церковь.

Мы оказались в душном переполненном помещении с множеством висячих канделябров. Потом молодой человек, судя по всему распорядитель, поднял меня со скромного места в задних рядах и, к полному моему замешательству, посадил среди духовенства. И с этим явно ничего нельзя было поделать.

Жених и невеста сидели в нескольких ярдах от меня на красных с позолотой стульях, поставленных прямо перед алтарем (хайкалом). Жених сидел слева от невесты, и на лице его застыло выражение неловкости, видимо свойственное мужчинам любой национальности в такой ситуации. Вокруг молодых горело множество свечей, они просто купались в золотом сиянии. На женихе был смокинг, поверх него — праздничное, богато украшенное одеяние, на голове — тарбуш. Молодой человек тревожно смотрел сквозь очки в роговой оправе куда-то вдаль, за частокол свечей.

Я подумал: вот оно, типично коптское смешение прошлого и настоящего, Востока и Запада. Хор поет псалом на языке фараонов, на голове у жениха мусульманский головной убор; смокинг — одежда, предписываемая в торжественных случаях современной цивилизацией; ризу, надетую поверх него, мог бы носить святой Афанасий; очки пришли из Америки. Подружки невесты, как могли, следовали парижской моде. На все это смешение стилей сквозь туман фимиама со старинных икон взирали святые и отцы египетской церкви.

Из высокопоставленных духовных особ я в тот день удостоился чести лицезреть епископа Танты, епископа Иерусалимского и действующего архиепископа Хартумского. Все они были в черных сутанах, плотных черных тюрбанах, которые носит все коптское священство, и с серебряными нагрудными крестами. Церемония была долгой и интересной. Епископы вставали один за другим, чтобы прочитать молитвы или произнести яркую проповедь. Один из прихожан с большим чувством читал отрывки из Библии по-арабски; и я подумал, как странно видеть человека в тарбуше, читающего отрывки из Священного Писания в христианской церкви. После каждой молитвы и каждого отрывка хор под руководством молодого человека, отбивавшего такт, пронзительными голосами исполнял длинные песнопения. Звон треугольника и ритмичные удары цимбал, сопровождавшие те из них, что были покороче, сообщали действу нечто языческое. Два хориста точно выглядели так, как будто только что сошли с рисунков на стенах древнеегипетских гробниц: те же губы, носы, те же миндалевидные глаза и, как я успел заметить, такие же тонкие, необыкновенно изящные руки.