От империй — к империализму. Государство и возникновение буржуазной цивилизации - [267]

Ганди с его критикой индустриализации и западного общества оказался как раз той фигурой, которая нужна была укрепившейся индийской буржуазии для того, чтобы привлечь на свою сторону традиционные массы. Ганди обещал народу другую независимость, чем ту, о которой мечтало остальное руководство Индийского национального конгресса. Прежние концепции независимости он осуждал как «английское правительство без англичан» (English rule without Englishman)[1179]. Однако пропаганда Ганди, обещавшая изменить общество в процессе деколонизации, не приняла формы внятной политической альтернативы, а потому оставалась не более чем идеологической риторикой, за которой все более прорисовывались контуры нового буржуазного порядка, основанного на освобождении колониального государства от контроля со стороны ветшающей метрополии. Апелляция к традициям и идеалам масс стала фактором политической борьбы, повлияв на ее методы, но отнюдь не на ее цели.

По инициативе Ганди была начата кампания бойкота, направленная против английских институтов и товаров в Индии. Она включала в себя отказ от почетных званий и должностей, бойкот официальных приемов, бойкот английских школ и колледжей, бойкот судов и выборов, наконец, бойкот иностранных товаров. Кампания, начавшаяся в августе 1920 года продолжалась до февраля 1922 года, когда к ее прекращению призвал сам же Ганди из-за того, что протесты начали принимать насильственный характер.

Наиболее заметные последствия имел бойкот английских тканей, поскольку по ходу дела индийское население переключилось на местные товары, пошатнув мировой рынок текстиля. «Ганди предложил своему народу относительно безболезненный путь спасения в условиях неизбежного кризиса западной цивилизации, — замечает Шубин, — максимально возможное самообеспечение. Последователи Ганди подготовились к кризису раньше и лучше других жителей планеты, вовлеченных в глобальный рынок»[1180]. Фактически бунт против колониального гнета обернулся для национального движения Индии — в момент его наивысшего подъема — восстанием против рынка.

ВЕЛИКАЯ ДЕПРЕССИЯ

«Спусковой крючок Великой депрессии следует искать в Первой мировой войне», — считает экономист Василий Галин[1181]. В годы войны США получили своеобразный «промышленный допинг», увеличивая свою долю рынка за счет упадка европейских стран, занятых борьбой друг с другом. Выпадение России из капиталистической миросистемы кардинально изменило баланс сил, резко сузив Лондону поле для маневра, и одновременно, создав благоприятные условия для восхождения Америки. После войны для американской продукции открылись новые рынки. Между 1914-м и 1924-м годом золотой запас Соединенных Штатов увеличился с 1924 миллионов до 4499 миллионов долларов, что составляло по подсчетам экономистов «примерно половину всего золота мира»[1182]. В итоге с 1913 по 1929 год доля США в мировом промышленном производстве возросла более чем в два раза, достигнув 43 %, а национальное богатство страны увеличилось на 40 %[1183]. Правда, уже в середине 1920-х годов по мере того как производство в европейских странах начало восстанавливаться, у американских экспортеров возникли трудности со сбытом. Однако подлинного значения подобных трудностей никто в тот момент не понял.

В середине 1920-х годов мировая экономика переживала бум. Восстановление мира в Европе создало массовый спрос на самые разные виды товаров. Резко вырос экспорт из Соединенных Штатов, но и другие страны Запада развивались успешно. «Процветание казалось бесконечным, — замечает Шубин. — К концу десятилетия промышленное производство во Франции выросло на 40 % по сравнению с довоенным, а в США — более чем на 20 %. Скромнее были успехи Великобритании — ей удалось только восстановить довоенный уровень производства»[1184]. Понемногу восстанавливалась и хозяйственная жизнь в Германии, разоренной войной и репарациями Версальского мира.

Как и все предыдущие кризисы, депрессию делала неизбежной узость внутреннего рынка ведущих западных стран. После того как восстановительный период закончился, мировая система снова пришла примерно в то же состояние, в каком находилась перед Первой мировой войной, когда конфликты между ведущими западными державами разворачивались на фоне сокращающегося спроса на промышленную продукцию.

Кризис, таким образом, был социальным в той же мере, что и экономическим. Александр Шубин подчеркивает, что были исчерпаны «возможности социальной системы „империализма“ и емкость рынка»[1185]. Иными словами, проблема была не в том, что европейские экономики, восстанавливаясь, создавали конкуренцию американцам, а в том, что при данной социальной модели возможности экономического роста в принципе были ограничены, а потому промышленный рост, ведя к насыщению рынков, не только не подпитывал себя, но напротив, готовил кризис перепроизводства и будущий спад.

Уже в 1924 году наметился спад, который Федеральная резервная система смогла преодолеть за счет увеличения денежной массы. Однако, как и позднее, во время кризиса конца 2000-х годов, значительная часть средств пошла не в реальный сектор, а в финансовые спекуляции, вызвав появление очередных «биржевых пузырей». История, начавшаяся с South Sea Bubble в XVIII веке, повторялась, никого ничему не научив.