От грозы к буре - [41]

— Долго, — подтвердил ведьмак, по-прежнему не обращая на Константина ни малейшего внимания, и неожиданно предложил: — А хошь, подсоблю?

— Неужто и впрямь подсобишь — не побрезгуешь? — Васса с надеждой протянула руку к ведьмаку и вновь тяжело застонала, причинив себе боль этим резким движением.

— Ты меня знаешь. Мое слово крепкое. Но и ты должна мне роту дать.

— Что хошь сделаю, — тут же торопливо заверила женщина.

— Делать-то как раз и ничего не надо, — криво усмехнулся Маньяк. — Тут как раз иное требуется — чтобы ты ничего не делала. Лежи себе тихонько и о мести не помышляй.

— Да как же, — возмутилась Васса, и ее глаза с темными, почти черными зрачками налились слезами. — Они меня в могилу свели, а я, стало быть, как распятый[69], простить им должна.

— Как хошь, — пожал плечами ведьмак. — Тогда мы уходим. — И шагнул в сторону выхода.

— Погоди, погоди, — запричитала женщина. — Ну что ж так сразу-то? Подумать надо. Боюсь я, не удержаться мне от искуса.

— Клятву дашь, так удержишься, — заверил ее Маньяк и поторопил: — Думай скорее. Меня там на свадьбе ждут.

— У Хрипатого? — зло блеснула глазами Васса.

— У него, — подтвердил ведьмак и снова спросил: — Надумала?

— Надумала, — решительно кивнула она головой. — Болит — терпежу нет! А как подумаю, что еще цельную седмицу мучиться, то и вовсе страх берет. Надумала. — Она возвысила голос. — Коли судьба моя такая, стало быть… помучаюсь напоследок. Зато после отыграюсь сполна. А ты иди, иди отсель. Не мешай тут подыхать, как собаке, коя тебе сроду поперек дороги не вставала.

— А ты меня не жалоби, — хмуро усмехнулся ведьмак. — Ишь овечка божья выискалась. Кто над Куброй прошлым летом шутку пошутил, когда из парня оборотня сотворил?! А я тогда еще рек — угомонись, Васса. Он же так и поныне по лесу бродит, бедолага. И дорожку назад в селище отыскать не может. Да и отыскал бы ежели, так мужики бы дрекольем забили.

— А за что? — поинтересовался Константин.

Повернувшись к нему, ведьмак кратко пояснил:

— Сказано, в оборотня она его превратила. Волкодлак он теперь. Не зверь, не человек. От одного обличья она его оттолкнула, а ко второму тот сам не пришел. Зимой я его встречал разок, хлебца кинул. А он ест, а сам плачет, — голос ведьмака дрогнул. — Первый раз я видел, как у волка человечьи слезы из глаз льются.

— Кубра она кубра[70] и есть. Охальник. А ведомо ли тебе, Маньяк, как он меня ссильничать хотел?! А как бил, когда я не далась?! Насилу жива осталась. Почто он так со мной?

— Гм, — кашлянул ведьмак раздумчиво. — Ну, проучила молодца, а к зиме-то уж можно было и снять заклятье. Ныне-то хоть не балуй. Уйдешь в могилу, и он навечно в лесу останется. Ему ентого урока до конца жизни хватит. Отпусти душу бедолаги.

— А стреху разберешь, коль отпущу? — хрипло выдохнула Васса и закашлялась.

На губах ее вновь зарозовела пузырчатая пена.

— Разберу, — согласился Маньяк.

— Ну, тогда ладно, — выдохнула ведьма. — Без стрехи-то я более трех дней не должна промучиться.

Она закрыла глаза и тихо, еле слышно, начала творить заклятие.

Какие именно слова бормотала Васса, Константин так и не понял. Были они тягучие и нудные, как осенний дождь, веяло от них вечной ночью и нечеловеческим духом, звучали они глухо и влажно, как шаги в еловом омшанике. Не по себе от них стало не только князю. Константин заметил, как зябко передернул плечами Маньяк.

— Все, — закончила наконец говорить женщина и потребовала: — Теперь твоя очередь.

— Хорошо, — согласно кивнул головой ведьмак и предупредил ее: — Пока меня не будет, не вздумай ему хоть что-то дать, а то сызнова заколочу, да еще крепче, чем было, чтобы ты две седмицы здесь провалялась.

— Что ж я, не понимаю, что ли, — обиженно протянула женщина, но недоверчивый Маньяк, не обращая внимания на обещание Вассы, коротко предупредил князя:

— Давать будет хоть чего — не бери. Даже если пустую руку протянет.

— А если воды попросит? — уточнил Константин.

— То ты ей принесешь и подашь — это можно. Ей что хошь давай.

— А ты сам-то куда?..

— Сейчас вернусь. Она и впрямь долго мучиться будет, ежели крышу не разобрать хоть чуток. Топор-то у тебя где? — обратился он к Вассе.

— Тут был. У печки, — обрадованно залепетала-залебезила женщина.

Едва Ведьмак вышел, как Васса пожаловалась князю, сокрушенно охая и стеная громче прежнего:

— Оборотня ослобонил, а мне даже водицы вдугорядь не принес. Нутро все как огнем печет. Мил человек, принеси, а?

Константин нерешительно помялся, но, вспомнив, что Маньяк разрешил давать ей что угодно, встал и отправился за водой. Берестяной вместительный ковшик, в который даже на глазок влезало не менее литра, бедная Васса опростала чуть ли не в один глоток и уставилась благодарными глазами на Константина.

— Теперь и помирать можно, — она тяжело вздохнула, вновь закашлявшись, и спросила, отдышавшись: — А Маньяк-то в шутку тебя князем величал, али как?

— Нет, не в шутку, — кратко ответил Константин, поглядывая на бревенчатую крышу, которая тряслась под могучими ударами ведьмака.

— Многих я целовала в жизни, — слабо улыбнулась женщина. — И дружинники среди них бывали, один боярин даже. А вот князя не было. Дозволь, а?