От голубого к черному - [8]

В нашем любимом клубе тоже была концертная площадка: «Эдвардс №8» на Джон Брайт стрит. Они устраивали вечера готик/инди и металл/альтернатива по пятницам. То был настоящий вампирский рай: перевернутый склеп с выкрашенными в черный стенами и дешевой водкой. Наверху тихий бар, где можно посидеть-поговорить, стулья давно уже растащили, поэтому парочки и группки кучковались на полу, музыка сотрясала стены так, что казалось, будто ты очутился в фильме с тяжелым саундтреком. Оба танцпола были переполнены, там творился беспредел, молодежь в алкогольном и наркотическом угаре выплескивала свои эмоции друг на друга. Танец мог легко превратиться в прелюдию к насилию. Позади главного бара в полумраке парочки жались к стенам, как умирающие пауки. Как правило, гомосексуальные парочки, мужские и женские, и никого это, казалось, не волновало.

Готические вечеринки были лучше: мрачная, с тяжелыми басами, музыка заполняла площадку, публика более сексуальная и интеллигентная. Водовороты цветных огней метались по стенам, иногда касаясь макушек публики. Даже Sisters of Mercy [20] были уместны в этом контексте. Это было место на полпути между реальностью и сном. Пару раз дело заканчивалось тем, что мы прихватывали с собой какого-нибудь юнца. Не думаю, что Карл намеренно это делал, он просто не мог сказать нет. Вуайеру, сидящему в каждом из нас, хотелось увидеть друг друга с кем-то еще. И разделить эту странную, горько-сладкую смесь страсти и страха, так же как мы делились нашими знаниями о записях и группах. Позже я жалел об этом.

Металлические ночи в том же клубе были более пугающими. На них не стоило напиваться и глазеть на окружающих. Музыка была жесткая, сухая, безжалостная; Pearl Jam и Nirvana были единственными просветами человечности в продуманной индустриальной атаке. Она взывала к темной стороне натуры Карла, подчас он затаскивал меня на эти вечеринки, чтобы на пару часов погрузиться в забвение. Драки вокруг танцпола, разбитое стекло, одетые в черное громилы, проносящиеся сквозь толпу, как реактивные снаряды. Туалеты были ничейной территорией, залитой мочой и рвотой. В ночном автобусе Карл бормотал об атональной музыке и мистической власти хаоса. Его глаза смотрели сквозь меня, куда-то в разрушенный угол его сознания.

Рождество выдалось тихим и разочаровывающим. Встреча со старыми друзьями в Бирмингеме, затем вечер с матерью в Эксетере, все это напомнило мне о прошлом, от которого я хотел убежать. Неожиданно теплая погода заставила меня почувствовать себя еще более не на месте, точно время года существовало лишь на картинке. Карл уехал к своим родителям в Ковентри. Он провел пару дней с женой и дочерью в Олдбери, как обычно; он мало рассказывал о них. «Олдбери тебе не понравится», — как-то сказал он мне. — Местами там ничего, но в целом… ну, что есть, то есть. Позже, немного неловко, он сообщил мне, что останется с ними на выходные. Я не стал спрашивать его, что это значит. Честность это не всегда хорошо.

Все стало еще хуже, когда случилось нечто странное во время нашей следующей встречи. Мы договорились, что я приду вечером, накануне Нового года. Прежде чем выйти из дому, я позвонил, чтобы удостовериться, что он дома. Карл сказал мне каким-то защищающимся тоном, что к нему неожиданно нагрянули пара старых друзей из Стоурбриджа. «Но все равно заходи, — сказал он. — Я хочу тебя видеть». Он подарил мне на Рождество запись Стины Норденстам [21] «Воспоминания о цвете»; я слушал ее в плеере, пока автобус пробирался сквозь серые ленты Спагетти-Джанкшн, мимо белых могильных камней, окружавших Эрдингтон. Ее голос был холодным, но нежным, в обрамлении безрадостных аранжировок. Он напомнил мне Нико. Погода была уже не такой мягкой, полоски инея сверкали в желтом свете уличных фонарей.

Карл представил меня Стефану и Джеймсу. На вид им было лет по тридцать, одетые в черное, с коротко стриженными волосами и наметившимися пивными животиками. Мы вчетвером сидели в полутемной гостиной, почти не разговаривая, пили пиво и вполуха слушали недавние записи с репетиции «Треугольника». Карл сидел в обнимку со своей гитарой, прислонив ее к ногам, беззвучно балуясь струнами и колками. Она не была подключена. Мне стало любопытно, не являются ли Стефан и Джеймс парой, но они не сидели рядом и мало общались между собой. Они говорили с Карлом о «Треугольнике» и о растущем успехе групп из Стоурбриджа — Wonder Stuff и Pop Will Eat Itself, к которому они, казалось, ревновали куда больше, чем Карл. Далее речь пошла о людях, которых я не знал. Они, по-видимому, воспринимали меня как какой-то довесок, хотя Карл подчеркнуто представил меня как своего бас-гитариста и любовника (в таком порядке).

Вечер тянулся медленно, от выпитого пива стаффордширский акцент Стефана становился все более осязаемым. У Джеймса голос был мягче, более деревенский. Я их не слушал. Позволил им думать, что я просто какой-то прихлебатель, попавший в группу посредством задницы. Я знал, что Карл так не думает. Он был каким-то напряженным в тот вечер, но я почувствовал, что напрягается он не из-за меня. О еде никто не заговаривал. Испытывая смутное раздражение и легкое смущение, я налил себе большую порцию водки и принялся рыться в книжных полках Карла. Брендан Бехан