От голубого к черному - [41]

Выступление было не слишком впечатляющим — камерным, если проявить великодушие, «никудышным» — если нет. Публика в узком прокуренном зале, состоявшая из обдолбанных обитателей сумерек, едва ли могла нам чем-то помочь. «Лента» рассыпалась на нитки: если им удавалось всем вместе начать играть одну и ту же песню, это можно было считать редкой удачей. Джон, гитарист, пялился на лампочки над головой до тех пор, пока Алекс не заставил притушить их до яркости свечей. Мэтт явно аккомпанировал голосам, звучащим в его голове. Похоже, у него там распевал церковный хор под аккомпанемент Napalm Death.

Мы довольно вяло прошлись по всем песням альбома, кроме «Фуги», плюс «Из глины» и «Порванные струны». Странно, насколько устаревшим казался материал «Жестких теней» теперь, когда у нас был записанный, упакованный в коробочки артефакт. Карл произвел несколько невнятных аккордов и сбил нас с Йеном с толку, вернувшись к студийной версии «Стоячей и текущей воды». Мы планировали сыграть анкор «На расстоянии», но вместо этого воткнули его в конец нашего выступления. После последнего куплета раздался глубокий вой фидбека и огни погасли. Это вышло не преднамеренно, но получился достойный финал.

После концерта мы скурили оставшийся гашиш и выпили бессчетное количество бутылок отличного голландского пива. Алан предложил Карлу «марку», но он отказался, к моему величайшему облегчению. Мысль о Карле под кислотой меня пугала. Голландские ребята из музыкального бизнеса и друзья Алана были с нами очень любезны. Мы начали мечтать о европейском туре в декабре, после завершения британского тура, о котором мы старались не думать. Клуб все еще был открыт, индустриальная музыка пугала неподвижных обитателей, смотревших во мраке свои личные фильмы. «Лента» вернулись к себе в отель почти сразу же после выступления.

На следующее утро мы пропустили завтрак, выбравшись лишь глотнуть кофе и забили на ланч. Небольшая порция еневера помогла избавиться от головной боли. Карл с некоторым удивлением уставился на прозрачную жидкость в своем стакане.

— Почему в других странах не пьют еневер вместо джина? — сказал он. — Тогда бы количество самоубийств резко упало. «Самаритянам» стоило бы заняться его рекламой. И какое воздействие это бы оказало на население? Нас поглотит маниакально-депрессивный психоз. Экономика начнет меняться каждый день. Леонард Коэн попал бы в Top of the Pops.

Мы провели день, болтаясь по окрестностям, покупая диски и майки со странными рисунками. В каждом баре, куда мы заходили, играло какое-то техно с сэмплами из старых записей: соул-вокал, фортепьянная мелодия, одинокая труба. Призрак из машины. Мы поспорили о том, означает ли сэмплинг конец настоящей музыки или же он просто подворовывает из ее музыкального шкафа. Йен сказал:

— Вы оба просто повторяете то, что где-то вычитали.

Мы втроем поели в эфиопском ресторане в студенческом квартале, упомянутом в путеводителе «Тайм-аут», еду там подают на гигантском блинчике, от которого ты отрываешь куски и макаешь в соус. После этого Йен, который был непривычно тихим в тот день, отправился куда-то по своим делам, а мы с Карлом решили посетить Вармусстрат [56].

Через два часа, пройдя несколько тематических баров, мы вошли в клуб, где большая часть стен была зеркальной. Внезапно отражение оказывалось настоящим баром. Музыка — техно-эквивалент спид-метала. Здесь были мужчины со всей Европы и из Америки: джинсовые куртки, кожаные жилетки, облегающие комбинезоны, трусы-стринги, боксерские шорты, блестящий макияж. Их оцепенелый, безмятежный вид намекал, что чтобы ни случилось дальше, они уже оказались там, где хотели. Только некоторые из них — одинокие новички — активно искали партнеров, остальные уже нашли их по случаю, точно на неожиданной распродаже в музыкальном магазине. Интернациональный язык любовной прелюдии заменял беседу. Некоторые пары уходили вместе, другие перемещались в дальние комнаты клуба.

Неизбежно, там была ничем не помеченная дверь. Точно запасной пожарный выход. Оттуда вышел мужчина, с красным лицом, застегивая на ходу джинсовую рубашку. Карл потянул меня за рукав:

— Мы можем посмотреть?

Я встревожился, но не подал виду и лишь пожал плечами. Два парня вышли, держась за руки, одинаково улыбаясь. Вокруг нас загорелые, затянутые в кожу ребята пили бутылочное пиво. Стены были украшены гигантскими рисунками Тома Финляндского [57] — фигуры почти в натуральную величину, детали — нет. В качестве сидений использовались старые бочки. Кондиционер очень мощный, изо рта понимались облачка пара. Я поежился, засэмплированная дива завывала из колонок под потолком. Карл потянул меня за собой.

— Там будет теплее.

Там действительно было теплее, но только благодаря жару тел. Бледно-красный верхний свет, точно здесь царил вечный закат, делал фигуры едва различимыми. Единственная мебель — пара столов с чашами, по-видимому, полными презервативов. Звучал медленный, монотонный хаус, один и тот же закольцованный фрагмент повторялся снова и снова. Я не мог с уверенностью сказать, были ли стоны и бормотание, что я слышал, живыми или записанными. Парочки лежали на полу и стояли, прислонившись к стенам, используя друг друга или третью сторону в качестве мебели. Это не походило на Тома Финляндского. На самом деле я подумал о другом финском художнике — Туве Янссен: ее пухлых муми-троллях и остроголовых, глазастых призраках. Я потянулся к руке Карла, он целовал кого-то.