От гетеры до игуменьи. Женщина в Ранней Византии - [21]

Обращение Марии Египетской произошло чудесным образом. Она не могла войти в храм, потому что ее не пускала некая сила. Тогда она помолилась Богородице и раскаялась. Правда, изживание греха заняло у нее всю последующую жизнь.

Похожую историю рассказал авва Иоанн из Келлий: «Была в Египте блудница, весьма привлекательная и очень богатая, и правители хаживали к ней. В один из дней она оказалась около церкви и пожелала зайти внутрь. Иподиакон не пустил ее, обвинив в нечистоте. На шум вышел епископ и сказал то же самое. Почувствовав раскаяние, она сказала: «Все, больше я не продаю себя». По требованию епископа она принесла к храму все свои вещи, и он сжег их на огне. И она покаялась и сосудом избранным стала» (Великий патерик, III, 22).

Также в храме, под влиянием епископа Нонна, раскаялась блудница Пелагия. В «Раскаянии св. Пелагии» описывается весь сложный процесс этого прозрения и раскаяния, занявший несколько дней.

Обращение еще одной египетской блудницы произошло под влиянием чтения аввой Серапионом обычного правила. Начав Псалтирь, он на каждом псалме творил молитву, прося о спасении заблудшей. Блудница стояла, дрожа, и молилась подле старца, а по окончании молитвословия пала на землю (Изречения св. старца Серапиона, 1). Впоследствии эта женщина превзошла постами всех отшельников (не ела более 40 дней) и тем самым явила пример монахам.

Преподобную Марию, на 27-м году жизни ушедшую в город и ставшую блудницей (что поздновато для такого занятия), вернул обратно ее дядя, преподобный Авраамий. Мария затворилась в келье и много лет провела там в раскаянии. За это она была удостоена дара исцеления от болезней.

Не всегда обращение блудницы было духовным актом. Так, киликиянки Комито и Никоса, жившие в грехе с актером Вавилой, ушли в монастырь, раздав имущество бедным лишь потому, что их содержатель обратился сам и оставил их без содержания. «Теперь, возжелав богоугодной жизни, ты бросаешь нас и хочешь спастись один?!» — восклицали разгневанные блудницы (Иоанн Мосх. Луг духовный, 32).

Таким образом, путь «от гетеры до игуменьи» каждая проходила по-своему. Энергия, которая раньше расходовалась на чувственные удовольствия, отныне была брошена на борьбу с собственной природой. И многим удавалось этот бой выиграть. Обретая мир и покой за стенами монастыря, эти женщины в определенном смысле обретали свое человеческое счастье.

Обращение в христианство, независимо от того, каким путем оно произошло, вело к радикальному изменению всей системы ценностей и к изменению выраженного гендерного поведения. Феномен святости бывших блудниц наиболее ярко демонстрирует глубину ментального переворота и обнаруживает, что путь к спасению души новой христианки был открыт для каждой женщины.

Надо также заметить, что в источниках речь идет преимущественно о крайних путях от старого к новому. Видимо, путь к христианству обычной женщины был постепенным, более протяженным во времени. Здесь уместно вспомнить о сдержанном, если не негативном отношении христианской традиции к «тепло-хладным» людям, лишенным сильных чувств и сильных страстей.

Аскетический идеал женщины-христианки и реальная семья

Идеалом для женщины-христианки в частной жизни полагался аскетизм, зародившийся и распространявшийся вместе с христианской верой. Он регламентировал повседневное поведение, общение, участие в службах, правила гигиены, одежду и т. д. Главным проявлением аскетизма было целомудрие.

Аскетизм всегда был ориентирован на самую недосягаемую высоту, на которой находилась Дева Мария (Амвросий Медиоланский. О девственницах, II, 1). Практический же тип, достижение которого считалось более или менее реальным, — это Марфа и Мария, сестры Лазаря, олицетворявшие два типа женщины-христианки. Первая — практическая и рассудительная. Вторая — восторженно-созерцательная.

Аскетизм считался главным средством борьбы со страстями, понятие о которых существовало уже в классической античной философии. Античный образ страстей — огонь (Артемидор. Онейрокритика, II, 52). Еще одна метафора страстей — образ моря как опасной, бурной стихии. Эта метафора, кстати сказать, практически без изменений перешла из Античности в христианство.

Подчеркнем, что уже в Античности считалось, что «страсти имеют женскую природу» (Филон Александрийский. О том, что худшее склонно нападать на лучшее, 28).

Существовало несколько уровней аскетизма — от скромности и умеренности в частной жизни до монастыря.

Первым и главным условием аскетизма был отказ от секса. Однако если для мужчины этого считалось вполне достаточно, то для женщины просто отказ от секса еще не означал полного аскетизма. «Жизнь пола возможна и без сексуального акта и даже гораздо более напряженная… Даже абсолютное целомудрие не только тела, но и духа, предполагает половую жизнь» (Н. А. Бердяев).

Аскетический идеал предполагал не столько отказ или уход от природы тела, сколько концентрацию усилий духа и тела на преодолении плотских влечений. Интересно сравнить такое понимание с платоновским: «Целомудрие — это умение обуздывать свои вожделения и страсти, а нет страсти сильнее Эрота» (Платон. Пир, 196 с). Христианские писатели наперебой предостерегали женщин от плотских удовольствий. В VII веке, когда христианская мораль утвердилась уже достаточно крепко, было написано: «Выслушайте, жены! Нет перед Богом ничего славнее чистоты плоти, нет ничего перед Богом злее осквернения плоти» (Антиох Стратиг, 39).