Освящение мига - [13]

стекают по моему лбу, твои пальцы сжимают мои глаза,

твои пальцы приподнимают веки времени к все новым

встречам и воскресениям, вслушайся в меня, как

в дождь, годы проходят, возвращаясь в каждом мгновении,

слышишь свои шаги где-то рядом? Мы слышим их и там

и здесь, в том времени, и нашем, и другом, вслушайся

в шаги времени по дорогам, что исчезают без следа,

слушай, как по террасе барабанит дождь, ночь набирает

силу в аллее, луч свил гнездо в листве, сад, вздрагивая,

скользит — входи, твоя тень легла на страницу.

Возвращение

Перевод В. Андреева

«Земную жизнь пройдя до половины»,

остановился я. И повернулся спиною

к будущему: «там не ждут меня» —

и пройденным уже путем пошел.

Я вышел вон из ряда тех,

кто испокон веков, обманываясь, ожидает,

что выпадет счастливый случай,

ключ повернется, истина откроется — откроются врата веков,

и кто-то молвит: «Нет ни врат и ни веков».

Я позади оставил улицы, и площади,

и греческие статуи — в холодном свете утра,

и только ветер был живым среди могил.

За городом — поля, а за полями — ночь и пустыня:

то сердце одинокое мое — ночь и пустыня.

И в свете солнца камнем стал я, зеркалом и камнем.

Затем — осталась позади пустыня —

стал морем и над морем — черным небом,

огромным камнем с полустертыми словами:

«Нет звезд во мне».

И вот — пришел. Врата разрушены,

и ангел мирно дремлет.

А за вратами — сад: густые кроны,

дыхание камней, почти живых,

магнолий сон глубокий,

и свет — нагой среди стволов нарядных.

Вода потоками-руками обнимает

цветущий луг.

И в центре — дерево и девочка, дитя;

о, солнечный огонь ее волос!

И нагота меня не тяготила:

я был воде и воздуху подобен.

Укрытая сиянием зеленым древа,

уснувшая в траве,

она была —

оставленное ветром белое перо.

Ее поцеловать хотел я, но воды журчанье

вдруг пробудило жажду, я склонился

над зеркалом воды и на себя взглянул.

И я увидел:

рот, искаженный жаждой, мертвым был;

о, старец алчущий, о, виноградная лоза, агония огня!

Я наготу свою прикрыл. И тихо вышел.

Смеялся ангел. И поднялся ветер,

и мне глаза песком засыпал ветер.

Песок и ветер — то мои слова;

не мы живем, нас создает живыми время.

1930: выхваченные кадры

Перевод Вс. Багно

Куда и зачем меня влекло? Я ничего не искал, я никого не искал, я искал все и для всех:

буйную растительность голубых куполов и белых колоколен, стены цвета запекшейся крови;

пиршество форм, окаменевшую пляску под облаками, набегающими, рассеивающимися и своей изменчивостью обещающими все новые очертания;

охряные камни, меченные взбешенным светилом, камни, освежаемые лунной влагой;

парки и площади, населенные поющими тополями и молчаливыми вязами, ребячливых воробьев и пересмешников;

сгрудившихся стариков, шушукающий сухостой, и других, усаженных на скамейки, иссохших, как мумии, дрожащих под лучами раскаленного добела диска, безжалостного солнца плоскогорья;

улицы без конца и начала, исхоженные, как зачитанная книга или заласканное тело;

внутренние дворики с жимолостью и геранью, свисающей с балюстрады, развешанную одежду, никчемное пугало, болтающееся на ветру под аккомпанемент похабных междометий сернистоглазого попугая, прорезываемых внезапно искрометной трелью кенаря;

лазурные кабаки и лиловые винные погреба, запах опилок на кирпичном полу, ослепительную стойку, сомнительный алтарь, на котором прикорнули в разноцветных бутылках коварно-могущественные гении;

ярмарочный балаган, чревовещателя и его нахальных марионеток, малокровную танцовщицу, окорокообразную гитарку и сиплого щеголя;

ярмарку и палатки с фритангой^{6}, где, в жару и в чаду, корицеокие жрицы справляют браки снеди и совершают метаморфозы запахов и вкусов, разделывают мясо, распыляют соль и простодушный сыр над нопалем^{7}, режут навевающий сон салат-латук, мелют солнечный маис, кадят играющими на солнце пучками перца;

фрукты и сласти, румяные горы мандаринов и техокот, золотистые бананы, кровоточащую смокву, охряные холмы грецких и земляных орехов, сахарную лаву, башни восторга, сквозные пирамиды туалетной бумаги, кокосовую халву, скромную орографию земных соблазнов, плац фужеров, бледные хикамы в землистых туниках, бодрящие лимоны; прохладу искристых улыбок женщин, купающихся в студеной реке;

бумажные гирлянды и трехцветные флажки, многоцветье магазинов игрушек, эстампы с видами Гвадалупе и с изображением святых, мучеников, героев, чемпионов и кинозвезд;

гигантскую афишу ближайшей премьеры и неотразимую улыбку — застывшая бухта — актрисы, обнаженной и круглой, как луна, скользящей по крыше и скатывающейся в простыни по похотливым взглядам;

табуны подростков, стада отроковиц, голубок и воронов, племена развлечений, кораблекрушения одиночеств, стариков и старух, обламывающиеся ветви дерева века; мелодийки скрипящих каруселей, мелодийки, прокручивающиеся в памяти, как незаконченный стих, ищущий свою рифму;

а перебегая улицу, без причины, как удар волны или порыв ветра в поле маиса, как луч, взрезавший тучу: внезапная радость, обжигающее счастье — жить, надломить гранат этого часа и насладиться каждым его зернышком;

сумерки — это суденышко, теряющееся вдали и все никак не скрывающееся за горизонтом; луч, бросающий якорь на церковном портике, и медленный прибой усмиренного часа, полирующего каждый камень, каждую грань, каждую мысль, добиваясь полной растворенности всего и во всем;