Освобожденный Эдем - [14]

— целыми регионами, где современность редуцируется до архаических, родоплеменных форм хозяйствования: Афганистан, Чечня, Ирак, Нигерия, Сомали. Это тоже вполне соответствует цивилизационной редукции, которую когда-то переживала Европа — и после крушения Римской империи, и во времена Реформации. Этнический хаос можно диагностировать по громадным антропотокам, перемещающим сейчас миллионы людей с континента на континент. Аналогии здесь — миграция первобытных племен в период неолитической революции, «великое переселение народов» при переходе от античности к Средневековью, экспансия в Новый свет при трансформации средневековой фазы в индустриальную.

Нынешний фазовый переход, как в зеркале, отражает фазовые переходы прошлого.

Более того, в связи с формированием техносферы, он отягощен еще и таким явлением как технологический хаос, который проявляет себя в нарастании динамики техногенных катастроф: увеличении их частоты, масштабности, количества жертв. Технохаос, спонтанная деструкция техносферы, становится сейчас одной из главных опасностей.

Собственно, ничего нового мы не утверждаем. Представления о том, что мир (космос, целостность, упорядоченная реальность) возникает из хаоса, существовали еще в глубокой древности. Они закреплены в мифах многих народов. Уже древнекитайская космогония рассматривает вселенское бытие как чередование двух антагонистических состояний, Инь и Ян, последовательно сменяющих друг друга. Примерно о таком же чередовании говорит и древнегреческая философия (Гераклит, Платон, Эмпедокл). Причем, в каждом цикле происходит обязательное пересотворение мира: переход через хаос от одной целостности к другой. Применительно же к европейской истории идею цикличности как чередования хаоса и порядка высказывал еще Джамбаттиста Вико на рубеже XVII–XVIII веков, разделивший генезис наций (цивилизации) на три грандиозных эпохи: эпоха богов, эпоха героев, эпоха обычных людей. Причем каждый цикл завершался всеобщим кризисом и распадом.

Что же касается современных представлений о развитии сложных систем, то здесь хаос рассматривается как обязательная составляющая системного онтогенеза.

Это, впрочем, понятно.

Чтобы «жить», система должна время от времени «умирать».

Другое дело, когда эти отвлеченные рассуждения о «периодах трансформации», о «системных кризисах», о «прохождении через хаос» неожиданно проецируются на современность. Тогда вдруг оказывается, что выщербленные песками древнеегипетские пирамиды, развалины Акрополя и Парфенона, разглядываемые туристами, средневековые замки, сквозь камни которых прорастает трава, имеют к нам самое непосредственное отношение.

Это то настоящее, которое не задумывалось о будущем и потому навсегда превратилось в окаменевшее прошлое.

Зеркала истории, где в амальгаме тысячелетий отражены туманные знаки грядущего.

Правда, их еще надо прочесть.

За секунду до полночи

Глобальные цивилизационные кризисы, переходящие в катастрофы, сотрясали бытие человечества, в течение всего его долгого восхождения по ступеням прогресса.

Уже крушение Римской империи воспринималось современниками как конец света. Точно также воспринималось ими крушение Византии, распад Католического единства или внезапное, будто по волшебству, исчезновение с карты мира СССР.

Личное сознание, впрочем, как и сознание коллективное, всегда рассматривает завершение определенного исторического периода в качестве конца света.

Обычно в таких случаях провозглашаются «смерть бога» и «конец истории».

Сгущается тьма. Горизонт затягивается тучами надвигающегося урагана.

Сколько времени остается нам на часах бытия? Без четверти, без десяти минут, без пяти? Может быть, без одной секунды?

Кажется, что спасения нет.

Однако бог умирает далеко не для всех, и история заканчивается лишь для того, впрочем, весьма значительного большинства современников, которые, будучи поглощены настоящим, беспомощно, точно в трясину, погружаются в прошлое.

Так, видимо, будет и в этот раз.

Индустриальный мир распадается. Он исчезает, и никакими силами невозможно продлить его дальнейшее существование.

Для нас, живущих сейчас, это, наверное, означает конец света.

Но для истории это значит, что наступает будущее.

2. О ТОМ, ЧЕГО НЕТ

В девятнадцатом веке

мало кто ожидал,

что наступит двадцатый.

Станислав Ежи Лец

Монстр по имени «будущее»

Когда в мае 1940 года немецкие войска обошли с севера глубоко эшелонированную «линию Мажино», которая, по замыслу военных стратегов, должна была защитить Францию от нападения, и, не встречая организованного сопротивления, двинулись в глубь территории, один из офицеров французского генерального штаба в сердцах сказал, что «Франция всегда готова к предыдущей войне».

Эти слова с полным правом можно отнести и к нашей готовности встретить будущее. К прошлому мы готовы всегда. Мы прекрасно знаем, какие действия следовало бы предпринять в любую из прошедших эпох: какие решения тогда были правильные, какие — ошибочные, какие — привели к колоссальным просчетам, расплачиваться за которые пришлось всему человечеству. Мы уверены, что этих ошибок не допустили бы.

Мы также, правда уже значительно хуже, подготовлены к настоящему. Довольно часто нам удается быстро и должным образом решать возникающие в нем проблемы. Мы даже иногда впадаем в иллюзию — будто полностью контролируем существующую реальность. Настоящее — то, что принадлежит нам по праву. Однако эта иллюзия развеивается под сокрушительными ударами будущего.