Освободитель - [7]

На пороге приемного покоя появились два совершенно звероподобных ефрейтора, и прием начался.

— Десять секунд… Раздевайсь!!!

Сапоги, ремни, шапки, шинели — все мгновенно полетело на пол. И вот мы в чем мать родила встали перед мордастым.

— Кругом! Наклонись! Раздвинь! — Младший лейтенант Советской Армии исследует наши задницы. На губе курить нельзя, и злостные курильщики иной раз, завернув обломочек сигареты в бумажку, ухитрялись проносить его на губу в заднице. Хитрость эта давно известна губному руководству и пресекается немедленно и беспощадно.

Звероподобные ефрейторы завершили тем временем краткий, но предельно тщательный осмотр нашей одежды и обуви, брошенной на полу.

— Пятнадцать секунд… Одевайсь!!!

Если тебя арестовали не в городе, а в части или в училище и ты имеешь стандартную подготовку: продовольственный и вещевой аттестаты, стрижка, баня — найди пять минут, чтобы сменить свои сапоги на бо́льшие. Любой, зная, что тебя ждет, отдаст свои. Взяв твои, меньшие, он будет страдать, может, не меньше тебя, терпеливо дожидаясь твоего возвращения. Но большие сапоги — спасение на губе. Если ты с трудом натягиваешь сапоги, то не поспеть тебе в те секунды: Одевайсь!!! Раздевайсь!!! И пять суток ареста могут превратиться в десять, а то и в пятнадцать. Это явление обычное, и именуется оно «дополнительный паек», или ДП — для краткости.

— Документы на стол!!!

— Ефрейтор, примите ремни!

На губе все без ремней живут, чтоб не удавились. Правда, история киевской губы знает одного очень предприимчивого, изобретательного человека, который в одиночной камере, где нет ничего, кроме привинченной к полу табуретки, оторвав нижний прошитый рубчик гимнастерки, смастерил себе короткую и тонкую, но очень прочную веревочку. Все это он делал очень осторожно, почти под постоянным наблюдением выводных, которые круглосуточно патрулируют в коридоре. После того он сделал маленькую петельку, конец которой привязал к ножке табуретки. Минут десять он катался по полу, закручивая петлю. А все ж таки удавился!

— Деньги, часы?

Нет, мы такое на губу не берем, все равно отберут, а потом чужие поломанные выдадут. Протестовать некуда.

— Значки, знаки отличия? А что это вы, мать вашу, с гвардейскими знаками? Что за карнавал?

— Товарищ младший лейтенант, мы курсанты Харьковского гвардейского высшего танкового командного училища.

— А какого черта в Киеве отираетесь?

— Мы технику привезли для передачи Киевскому танкотехническому училищу. Приемка техники затянулась, и, чтоб мы без дела не сидели, нас в наряд поставили: кого на кухню, кого на КТП, а мы на КПП попали.

— Ефрейтор Алексеев!

— Я!

— Первым делом всех этих гвардейцев на дровишки.

— Есть, товарищ младший лейтенант!

* * *

По асфальтовому, необычно чистому двору нас провели в небольшой хозяйственный дворик, окруженный очень высокой кирпичной стеной.

Первое, что сразило меня, был ослепительный порядок. Все дрова, уже напиленные, были сложены настолько аккуратно, что их торцы образовывали почти полированную стенку. Каждое поленце отрезалось точно по эталону — 28 сантиметров, и отклонение в 3–4 мм считалось браком, который жестоко пресекался. Все эти поленья через день все равно пойдут в печку, и такая точность их нарезки никому не нужна, но порядок есть порядок.

Те дрова, что нам предстояло с такой же точностью порезать и сложить, были привезены день-два тому назад, но и они не были свалены кучей, а сложены с неописуемой любовью и даже искусством, я бы сказал. Прежде всего они были рассортированы по толщине: самые толстые внизу и затем все тоньше и тоньше, на самом верху поленницы — самые тонкие. Но те, кто поленницу складывал, обладали, видимо, тонким художественным вкусом, они учли и цвет поленьев: те, что справа, — самые темные, дальше постепенный переход влево до совершенно белых колод. Нам предстояло это художественное произведение развалить, все дрова нарубить и нарезать по эталонам и вновь уложить.

Тут же во дворе лежала совершенно немыслимой формы коряга, похожая на все что угодно, кроме дерева. Это было фантастическое переплетение канатов, или шлангов, или чего-то еще очень гибкого. Сучья были переплетены настолько сложно, что с трудом верилось в то, что природа может создать такое чудо. При всей сложности переплетения сучьев, живо напоминающего клубок змей, колода при этом сохраняла очень высокую прочность всех ее элементов. Чурка та лежала там, видать, не одно десятилетие, о чем свидетельствовали тысячи старых и новых надрезов пилой.

Все, кто проявлял строптивость, не до конца осознав, куда они попали, получали задачу нарезать дровишек, то есть распилить чурку. Через час кто-нибудь из руководства губы приходил проверить, как идут дела, удивлялся, что еще ничего не сделано, после чего следовало наказание. Вдобавок ко всему задачу эту ставили только одному человеку, никогда двоим сразу; и этот один получал для работы длинную, гибкую, но предельно тупую пилу, которой могут работать только два человека, но не один.

Когда мы вошли во двор, какой-то чернявый солдат тщетно пытался сделать хотя бы один надрез. Его забрали минут через двадцать как не желающего работать. В зависимости от настроения руководства действия неудачливого дровосека могут быть квалифицированы любым образом, от нежелания работать и пререкания с руководством (если он попытается доказать, что это невозможно сделать), до экономического саботажа и категорического отказа выполнять приказы командования. После такой формулировки начальник гауптвахты или его заместители могут сотворить с несчастным все, что им придет в голову. А чурке этой выпала долгая жизнь, я уверен в том, что она и сейчас там лежит и какой-то несчастный пытается ее тщетно распилить. Закусил он губу, на глазах слезы навернулись, а лицо совершенно отреченное… а время истекает…