Освещенные аквариумы - [50]

Луиза, в свою очередь, тоже написала Антуану записку, из которой следовало, что она-то никуда не исчезла. Она совершенно добровольно уехала с другим человеком. Искать ее «бесполезно», потому что «ты его не знаешь». В конце она уточняла, что больше никогда не вернется. О Люси в письме даже не упоминалось. Девочка приняла бегство матери с достоинством, на которое способны только дети. Немного позже она сказала Клер, что «с тех пор, как мама уехала, дома больше ничем не пахнет, странно, правда?»

Это высказывание поразило молодую женщину в самое сердце, и она тут же занесла его в свой список путеводных мыслей — наряду со словами Флобера о том, что «надо жить, как буржуа и думать, как полубог», которые незадолго до этого снова приняла как руководство к действию, как будто выпрямила согнутую спину. Она навещала мадам Куртуа, ела ее обжигающе горячий суп, выслушивала, не вникая в детали, ее рассказ обо всем, что случилось за день, и одновременно смотрела через окно гостиной телевизор, включенный у молодого соседа. С этого же наблюдательного поста Клер частенько следила за своей маленькой подружкой, как та, устроившись у отца на коленях, жевала сандвич и смотрела мультфильмы. Она несколько раз ходила в итальянский ресторан с месье Лебовицем, который таял прямо на глазах. Клер подумывала было купить старику вентилятор, но поняла, что дело вовсе не в летнем зное. Она узнала, что дочь Лебовица решила в свой следующий приезд увезти его с собой в Израиль. «Ты больше не можешь жить один», — заявила эта жирная, ревнивая дикарка. Клер не сомневалась, что старик предпочтет умереть и действительно умрет. Она проводила много времени с Люси, давая ее отцу возможность прийти в себя. Она знакомила девочку с парижским летом и учила ее играть в «туристов на террасе». Игра заключалась в том, чтобы угадать национальность иностранца (два очка) или хотя бы континент, с которого он прибыл (одно очко). Подруги ходили в кино и наслаждались прохладой залов. Клер показала ей Дебору Керр, про которую Люси сказала, что она «совсем как мама». Грета Гарбо ее немного напугала, зато Мэрилин Монро жутко развеселила — решительно девочка была неординарная. Они съели огромное количество мороженого и достигли совершенства в «Уно». По вечерам Клер возвращала ребенка отцу, погруженному в глубокую печаль и серому, как банковский клерк, каким он по сути и был. Он встречал их на пороге квартиры — расхристанный и несчастный. Она верила, что занимается другими, но и другие занимались ею. Так она и жила — осторожно, словно на ощупь.

Как-то вечером к ней без предупреждения нагрянул Дитрих, которого она совсем забросила. Он заставил ее одеться и повез кататься на мотоцикле по ночному Парижу. Она обожала подобные вылазки, напоминавшие ей фильмы Феллини. Потом он затащил ее к себе и попытался, раз уж заняться любовью не получилось, выведать у нее, что же все-таки произошло.

— Мы вместе поедем в отпуск, — заявил он, надеясь вырвать ее из той пугающей, тусклой, непривычной заторможенности, которая туманила ее взгляд. — Ты познакомишь меня с итальянцами. Поедем в Венецию, во Флоренцию — куда хочешь, — сказал он, поглаживая ее уродливую стрижку.

Он заметил, что она похудела. Клер вдруг отключилась чуть ли посередине фразы и заснула, так и не ответив ему, согласна она ехать с ним в отпуск или нет. Дитрих всю ночь просидел в Интернете, разглядывая фотографии итальянских отелей — всех как один непередаваемо прекрасных и всех как один забитых до отказа, как будто весь мир сговорился отправиться отдыхать именно сюда.

Затея с отпуском провалилась за недостатком энтузиазма, свободных мест в гостиницах, а также из-за уведомления о начислении дополнительного налога, свалившегося на голову несчастного костоправа утром одного гнусного понедельника. Клер не была перегружена работой — запланированные на осень публикации удалось подготовить заранее. Она согласилась с требованием Леграна снова подключить мобильный телефон — шефу была невыносима мысль о том, что сотрудники разбредутся по природе, перерезав пуповину связи с издательством.

Дом понемногу пустел. Лето обрушилось на двор, и тень времени с утра до вечера обегала по очереди каждый фасад. Знакомые думали, что Клер больна, что она грустит и хандрит. Это было не так — просто она находилась не здесь. Она любила, но больше не страдала. После нескольких недель тесного соприкосновения с реальностью и ее мучительным человеческим фактором, она вернулась к собственной фабрике грез. Декорации и действующие лица сменились, но за ниточки по-прежнему дергала она сама, и под ее уверенными пальцами марионетки творили настоящие чудеса. Особенно японские марионетки, послушные воле ее воображения. У нее появилось много свободного времени, которое она тратила на визиты к соседям — ребячливым старикам и ребенку стариков — и чтение волшебных текстов, написанных придворными дамами старой Японии, или изучение складок одежды крохотных гейш, рожденных кистью художника Харунобу[26]. Удовлетворенное любопытство не мешало привычному счастью — так дети готовы в сотый раз слушать одну и ту же сказку и испытывать одни и те же эмоции. Клер вовсю пользовалась своим даром посвящать дни напролет какой-нибудь одной книге, например сборнику хокку или альбому эстампов. Она ничего не учила наизусть, скорее примеривала на себя прочитанное как одежду, отдаваясь происходящему в ней раздвоению как безумию. Потом внезапная смена погоды или услышанная случайно мелодия заставляли ее бросить один мир и перенестись в другой. В один прекрасный день она вполне могла бы оставить свои заснеженные криптомерии ради обледенелых и продуваемых всеми ветрами английских графств или мишурного блеска накачанного кокаином Лос-Анджелеса. Никаких правил для нее не существовало. Когда-то раньше покупка бархатного фиолетового пиджака заставила ее прочитать «Анну Каренину». Впрочем, гостья на чужом балу, она не могла никого привести с собой. Эта ее привычка к путешествиям в одиночку и вынуждала Дитриха утверждать, что ей никто не нужен.