Осведомитель - [4]

Потом он говорил про свою учебу, про работу в США, о своей неудаче в семейной жизни. Он больше ни слова не сказал о том, что произошло более пятнадцати лет назад. Его голос был так задушевен, что оставалось сомневаться и сомневаться в том, что он и есть тот самый стукач. То есть осведомитель, конечно, подумала она. Он заказал еще два коктейля, а потом неожиданно сказал:

— Вообще-то я знаю один секрет. Один очень важный секрет, как можно жить при любых обстоятельствах. Хочешь, расскажу? Только не улыбайся.

— Расскажи, — она почувствовала, как у нее слегка закружилась голова.

— Как ты думаешь, можно ли поменять местами добро и зло? Добро и зло можно отличить только на каком-нибудь фоне. А если поменять фон? Кто разберется? Одному будет казаться, что добро — вот это, а другому — что вот то. И так все мы будем реализовывать свою идею добра, и не поймем друг друга, и будем считать друг друга врагами. При этом каждый делая свое добро. А результаты… Они сначала все равно неочевидны. Чтобы их оценить, должно пройти время. Это смогут сделать уже другие люди, если им это будет интересно. А мы так и останемся со своими понятиями добра, да еще с неприязнью друг к другу. Вот так мы и живем, вот так и существует весь наш мир. А неприязнь — разве это из области добра? Тогда, в те годы, было легче, потому что был слишком очевиден это фон. Этот черный цвет, на фоне которого даже серое кажется белым. И как хорошо считать себя обладателем истины! А попробуй разобраться сейчас…

— Похоже, ты становишься философом. Как Сократ, только без Платона. — Она сделала еще глоток, словно желая опьянеть, чтобы разговор стал легким и веселым.

— Никто из нас никогда не философствовал. Просто всем хочется так думать… А вообще, — сказал он несколько тише, — я думаю, что все повторится, вот увидишь. Потому что власть имущие всегда понимают, что куда лучше, когда люди заняты поисками хлеба, а не поиском истины. А потому лучше дать им столько хлеба, чтобы им было не до истины. И она придумает способ, как это сделать. Неважно, в какую форму это будет облечено, но это будет то же самое. Легенда о Великом Инквизиторе, помнишь?..

Она чувствовала, что на нее не действует алкоголь. Ей хотелось прекратить этот разговор, спросить: «Зачем ты это сделал тогда?», а потом — наоборот, она не желала знать ответ. Почему-то вдруг ей захотелось неизвестности. Разговор остался незаконченным, и эта незавершенность придала ему значительности.

Вернувшись домой, она позвонила родителям и узнала, что Алеша весь вечер прождал ее звонка, а не дождавшись, заснул.

* * *

Позже, однако, раздался междугородний телефонный звонок. Звонила Юля из Мюнхена.

— А я понимаю, для чего он снова появился, — неторопливо рассуждала она. Нет, вовсе не для того, чтобы куда-то сообщить, кому-то что-то причинить… Скажи, ты давно читала какую-либо хорошую книгу? Нет, не детектив, не дамский роман, не эту гадость, которой сейчас в России завалены лотки, а что-то хорошее, ну, например, Данте, Толстого…

Ее голос тоже не изменился. Слушая ее, Ирина представила ее такой, какой она была пятнадцать с лишним лет назад: в черных вельветовых джинсах, вязаном полосатом свитере, с ровной короткой стрижкой каштановых волос.

— А помнишь очередь на Таганку? Мы как-то забыли, что существует искусство. А философия… Но мне вообще-то было интересно другое. Какая-то другая, не стандартная, не кондовая, не советская жизнь. Полет мысли и свобода, раздвижение границ… Короче говоря, поверх барьеров… Что есть в жизни высокие цели… А сейчас все силы брошены на решение материальных проблем…

— Какая Таганка, какой Толстой?.. — прервала ее Ирина. — Ты фантазируешь. Ты грезишь тем, чего нет.

— Я ничем не грежу, — спокойно возразила Юля. — Честно говоря, я уже отвыкла от России. Здесь, в Германии, у меня все сложилось неплохо. Ну разве что иногда вспоминается Измайловский парк и наш старый трехэтажный дом, который строили пленные немцы после войны. Интересно, его уже сломали или он все еще стоит? Ну, а так… Мне уже все равно.

Положив трубку, Ирина подумала: наверное, если б не Охотин, Юля не позвонила бы.

Однако это был не последний разговор в тот вечер. Около полуночи, когда она решила, что пора отдохнуть от мыслей об Охотине, вновь раздался телефонный звонок. Сняв трубку, она услышала голос Мити. Когда-то он был задумчивым молодым человеком — в очках, всегда потертом пиджаке и мятых брюках. Он все время что-нибудь читал, — окружающая действительность его мало интересовала. Он был рассеян и совершенно непрактичен.

Он действительно приехал с какой-то конференции по новым информационным технологиям. Его голос звучал откуда-то издалека, из прошлого, и только интонации напомнили ей о том, что он принадлежит Мите. Он говорил устало.

— Наверное, это наша самая крупная ошибка, — говорил он. — Мы решили, что можно просто жить. Жить просто так, спокойно и благополучно. А это иллюзия. В России не живут, в ней нельзя жить просто так. Здесь надо служить чему-либо, какой-либо идее, надо исполнять миссию, добрую или злую… Какую — уж кому как повезет. Здесь надо принимать участие в какой-то нескончаемой войне… А если точнее, — он усмехнулся, — бесконечном мордобое… А мы сейчас смешались с толпой и уже не знаем, где они, те ценности, за которые идут на эшафот…