Осуждение Сократа - [26]

Кто-то шел по дорожке, сбегающей к колодцу. Округлые камешки, опережая идущего, катились вниз.

— Что ты здесь делаешь, Сократ? — Старая Метротима остановилась возле сидящего мудреца, сняла кувшин с левого плеча.

— Здравствуй, почтенная Метротима! — Мудрец приветливо улыбнулся старой рабыне. — Ты ведь давно, как и я, живешь в Алопеке? Не говорит ли тебе что-нибудь имя Аглаоники?

— Аглаоника… — прошамкала Метротима. Она никак не могла понять, зачем Сократу понадобилось это имя. — Разве твою жену зовут Аглаоника?

— Я поймал этот кувшин. На нем имя Аглаоники.

Старуха потрогала сосуд.

— Куда он годится? Такой старый, с отбитым горлом? Смотри, какие на нем царапины! Словно кто-то исполосовал ножом…

Мудрец не видел никаких царапин.

— О ком же ты спросил меня? А-а, Аглаоника. Я где-то слышала это имя. Постой, я вспомнила ее лицо! — И в серых, словно посыпанных пеплом, глазах Метротимы проглянул живой уголек. — Аглаоника. О, это была красавица из красавиц! Я бы врагу не пожелала любить такую. Как она танцевала на рынке в Эфесе! Целый дождь монет просыпался на ее волосы. О, раньше были красавицы! — Старуха подбоченилась: — Зачем тебе далась эта Аглаоника?

Что ты вцепился в разбитый кувшин? Сам Асклепий не вылечит его.

Она, тяжело согнувшись, зачерпнула воды.

— Ой, намутил ты, Сократ!

Поставила длинный кувшин на левое плечо, давным-давно ставшее ниже правого, и пошла.

— В Алопеке никогда не жила Аглаоника, — не оборачиваясь, сказала она.

Медленно подымалась в гору, шептала сиреневыми губами:

— Были красавицы…

И катились камешки из-под огрубелых ног.

Сократ проводил рабыню взглядом, испытывая гнетущую тяжесть оттого, что она так трудно идет, и снова забросил свое «ловило» в колодец, и, хотя искал неумело, без особой надежды, кувшин попался довольно быстро, словно норовистая рыба, которая, испробовав множество наживок, все же предпочла самую бесхитростную. Старик подержал кувшин Ксантиппы, темноватый, плохо обожженный, — было как-то неловко ставить его рядом с «прекрасной Аглаоникой» — и, проведя ладонью по шершавой, как коровий язык, поверхности, прислонил сосуд к невзрачному обломку стелы. Подобрал плащ и опустился тут же, на могильный камень, слегка нагретый солнцем, — старик надеялся расспросить кого-нибудь из водоносов о прекрасной Аглаонике.

Подходили одна за другой рабыни к колодцу, пожилые и те, кому еще не миновала даже вторая седьмица, и никто из них, ни сам, ни чужим слухом, не обрадовал Сократа. И вдруг эта Памфила, быстрая, тонкая, с голубой повязкой на волосах…

— О ком ты спрашиваешь, Сократ? Аглаоника? Ты говоришь: прекрасная Аглаоника? — Памфила схватилась за живот и захохотала. — Я… я умираю! Облейте меня… водой!

Она успокоилась, сказала:

— Это настоящая уродина!

— Уродливее меня? — Старик глядел на девушку с ироническим прищуром. — Откуда ты ее знаешь, красавица?

Памфила смутилась.

— Разве я виновата, что Афродита обнесла ее красотой? — пробормотала девушка. Небрежно махнула рукой. — Она живет там. Видишь два тополя и крышу из красной черепицы?

— Благодарю, прекрасная, за сводничество!

Памфила фыркнула. Сократ, улыбнувшись, замотал влажноватую веревку на крюк, спрятал «ловило» в просторный кувшин Ксантиппы, взял другой сосуд и, словно горшечник в рыночный день, двинулся сыпучей дорожкой, огибающей склон. По левую руку старика, в ложбине, поросшей розоватыми побегами вербы, синела полоска пересыхающей реки Илисс. Высокими гермами, провожающими речонку вниз, к храму Артемиды Агротеры, стояли широколистые платаны.

Старик подошел к указанному дому, увидел на воротах венок из оливковых ветвей. Это был добрый знак: в доме родился мальчик. Ворота оказались открытыми, и мудрец безо всяких помех последовал во двор, посредине которого над алтарем Зевса Домашнего плавал жертвенный чад. Хозяин, увидев гостя, заулыбался и протянул руки.

— С твоим рождением, отец! — сказал Сократ.

— С рождением сына, добрый человек! — поправил гостя хозяин.

— Нет, с твоим рождением! — повторил мудрец.

Счастливый, отец насторожился, но быстро все понял, засиял лицом, словно новенький обол.

— О! Ты извлек слова с помощью божественных Харит!

Рассыпая улыбки, счастливый отец предложил гостю пройти в дом и отведать кикеон — смесь вина, ячменной муки и тертого сыра. Каково же было его удивление, когда бедно одетый человек отказался от вкусного угощения. И как скривились тонкие губы хозяина, когда гость вдруг заговорил об Аглаонике.

— Дрянная девчонка! Благодаренье Гермесу, я наконец-то сбыл ее старой Гликере. Самый терпеливый человек не вынес бы такого вранья и непослушанья. Ведь надо же, что она придумала: с ней по ночам разговаривают боги! Она как-то нашла зеркальце и заявила, что это подарок самой Афродиты. Каково? Но хуже всего, она вообразила, что ее мать не рабыня, а какая-то красивая благородная женщина. Она до того завралась, что водила своих подружек-оборванок к храму Артемиды и показывала то место, где ее якобы нашли в золотой корзинке. А я-то хорошо знаю, что ее родила самая обыкновенная рабыня на сеновале. И как этот змееныш глядел на меня, когда я рассказал правду!