Острые предметы - [13]

Стол а-ля фуршет состоял в основном из разных видов мяса: индейка и ветчина, говядина и оленина. Также были соленья, оливки, фаршированные яйца, блестящие булочки и запеканка с корочкой. Гости разделились на две группы: тех, кто плакал, и тех, кто нет. Стоики собрались на кухне, пили кофе и спиртные напитки, говорили о предстоящих выборах в городской совет и перспективах школ; иногда, понизив голос, возмущались недостаточным прогрессом в расследовании убийств.

– Клянусь, если увижу, как кто-то незнакомый подходит к моим девочкам, пристрелю сукина сына к чертям собачьим, не успеет и рта раскрыть, – сказал мужчина с лицом, похожим на лопату, хлопая ладонью по сэндвичу с ростбифом. Друзья одобрительно кивнули.

– Не знаю, почему, черт возьми, Викери не вычистил лес, – да вырубить бы его к чертовой матери. Он ведь там, ясно дело, – сказал молодой человек с оранжевыми волосами.

– Донни, пойдем завтра туда вместе, – сказал мужчина с лопатообразным лицом. – Прочистим его акр за акром. Найдем сукина сына. Пойдем?

Собеседники что-то промычали, в решимости исполнить задуманное, и выпили очередную дозу спиртного из пластиковых стаканчиков.

Я записала в ежедневник: утром прогуляться вдоль леса – посмотреть, приведут ли эти пьяные разговоры к действию. Несложно себе представить диалог по телефону на следующее утро, смущенным тоном:

– Ты идешь?

– Даже не знаю. А ты?

– Ну, я обещал Мэгги снять зимние рамы…

Потом договорятся как-нибудь встретиться, выпить пива, и положат трубки – медленно, чтобы заглушить виноватый щелчок.

Те, кто плакал, в основном женщины, расположились в гостиной, на плюшевых диванах и кожаных оттоманках. Там был брат Натали, он сотрясался от рыданий в объятиях матери; она же плакала молча, покачивая сына и гладя его темноволосую голову. Милый мальчик, так открыто плачет. Никогда такого не видела. Женщины принесли им тарелки с закусками, предлагая подкрепиться, но они только молча покачали головами. Моя мать порхала вокруг них, как обезумевшая птица, но они ее не замечали, и вскоре она ушла к своим подругам. Господин Кин молча курил в углу вместе с господином Нэшем.

В комнате еще оставались следы недавнего пребывания Натали. На спинке стула висел маленький серый свитер, у двери стояли тенниски с ярко-голубыми шнурками. На книжной полке лежал отрывной блокнот с единорогом на обложке, в подставке для журналов – зачитанная книга «Скачок во времени».

Я чувствовала себя гадиной: не сказала родителям Натали, зачем пришла, даже не подошла к ним до сих пор. Бродила по их дому и шпионила, опустив голову над банкой с пивом, как стыдливое привидение, пока не увидела Кейти Лейси, свою старую лучшую подругу из школы имени Калхуна. Она стояла в кругу приятельниц, женщин с красивыми прическами, удивительным образом похожих на подруг моей матери, только лет на двадцать моложе. Когда я подошла, Кейти поцеловала меня в щеку.

– Я слышала, что ты здесь. Надеялась, что позвонишь, – нахмурила она тонко выщипанные брови, потом пропустила меня к трем своим приятельницам, и те по очереди меня приобняли.

С каждой из них я в свое время дружила. Мы обменялись соболезнованиями и сокрушенно прошептали, как печален повод, по которому мы собрались. Энджи Пейпемейкер (в девичестве Найтли), в школьные годы страдавшая булимией, от которой она сильно исхудала, похоже, так и не излечилась – ее шея была тонкой и жилистой, как у старухи. Мими, избалованная дочка богатых родителей (у ее отца крупная птицеводческая ферма в Арканзасе), которая всегда меня недолюбливала, что-то спросила про Чикаго и тут же отвлеклась на разговор с малышкой Тиш, самой маленькой из всех, которая почему-то сочла нужным сочувственно держать меня за руку.

Энджи сообщила, что у нее есть пятилетняя дочь, – сегодня муж охраняет ее дома с пистолетом.

– Скучно же будет этим летом малышам, – вполголоса заметила Тиш. – Думаю, что все теперь держат своих детей взаперти.

Я вспомнила девочек, которых видела у церкви после панихиды, – ведь они не намного старше Натали, так о чем же думают их родители?

– Камилла, а у тебя дети есть? – спросила Энджи тонким голоском, под стать ее фигуре. – Забыла спросить: ты замужем?

– Нет и нет, – ответила я, прихлебывая пиво.

Мне вспомнилось, как Энджи рвало у меня дома после уроков. Она запиралась в ванной, откуда потом выходила красной и ликующей. Карри был неправ: прошлое, связывающее меня с этим городом, больше отвлекало от дела, чем помогало.

– Дамы, не собираетесь ли вы утомлять нашу гостью весь вечер?

Я обернулась и увидела одну из маминых подруг, Джеки О’Нил (урожденную О’Киф).

Она явно недавно сделала себе подтяжку: глаза отекшие, кожа лица влажная, красная и натянутая, как у сердитого младенца, вылезающего из утробы матери. На загорелых пальцах сверкали бриллианты, и, когда она меня обняла, пахнуло «Джуси фрут» и тальком. Все это уже напоминало вечеринку. А я снова чувствовала себя безответной девочкой, не отваживаясь достать блокнот, пока мама была рядом и посматривала на меня с угрозой.

– Детка, какая же ты красавица! – промурлыкала Джеки.

Ее голова была похожа на дыню, волосы пережжены перекисью, на лице хитрая улыбка. Джеки была стервозной и поверхностной, зато всегда оставалась собой. Со мной она вела себя более раскрепощенно, чем моя родная мать. Именно Джеки, а не Адора вручила мне первую пачку тампонов, подмигнув и сказав, чтобы я ей позвонила, если мне понадобится совет, и всегда весело подтрунивала надо мной по поводу мальчиков. Вроде бы мелочь – а как важно.