Островитяния. Том второй - [42]

Разговор то стихал, то разгорался с новой силой.

Перье предположил, что Мора надеялся, отвечая на вопросы лорда Дорна, изложить многое из того, что он опустил в своей речи. У каждого нашелся свой ответ. Поведение лорда Дорна расценили как искусный политический трюк. Какой же это трюк, возразил Гордон Уиллс, если ничто не мешало лорду Море продолжить свою речь, когда выяснилось, что вопросов нет. Пусть не трюк, но по крайней мере политический ход. Серьезные вопросы не решают с помощью трюков или ходов. Политический трюк вроде того, что проделал в сороковые годы тогдашний лорд Дорн, давший возможность всем дипломатам высказать свое мнение перед Советом, что имело катастрофические последствия, — больше не повторится. Нет, Дорны явно были искусными и коварными политиками.

Моры никогда не опускались до подобных методов, с этим были согласны все, и никогда не прибегали к неофициальным средствам воздействия на членов Совета. Однако Мора не полностью использовал предоставленный ему шанс. Кое в чем он явно разочаровал. Надо было держаться жестче…

Месье Перье интересовало, произведет ли речь лорда Дорна столь же малое действие.

— Хотелось бы так думать, — сказал граф фон Биббербах, и Ламбертсон поддержал его.

Мы присоединились к дамам. Голова у бывшего консула Джона Ланга гудела, веки были воспалены, глаза закрывались сами собой. Разговор отдавался в ушах, как звук далекого прибоя. Дам, разумеется, интересовало буквально все… Мужчины пустились в объяснения. Дамы кивали.

Настало время расходиться. Под шум надеваемых плащей и накидок хозяин дома успел перемолвиться со мной.

— Что вы думаете обо всем этом теперь, когда вы вне игры? — спросил месье Перье, и я постарался стряхнуть сонливость и собраться с мыслями.

— Я хочу, чтобы Островитяния осталась такой, какой была, — ответил я.

Француз, казалось, собирался что-то заметить, но вместо этого он задал новый вопрос:

— Что зависит от наших желаний? Мы лишь представляем чужие…

Мари посетовала, что я так и не послушал музыки.

— У него появились совершенно деревенские привычки, — сказала Жанна.

В ночном воздухе веяло прохладой, и Город лежал, притихнув, под пухлым покровом только что выпавшего снега. Я пошел с Ламбертсонами, и, поскольку было довольно скользко, миссис Ламбертсон взяла меня и мужа под руки. Высокая, добрая, ласковая, в пушистой накидке, она шла, беспомощно скользя, и от нее веяло крепкими, пряными духами.

Попрощавшись с супругами у гостиницы, я стал подниматься на холм. Тьма, покой городских улиц, свежий ночной ветерок и мирная обстановка моей комнаты — все настраивало на то, чтобы продолжать записи.

22 ИЮНЬ 1908-го. — СЛОВО ЛОРДА ДОРНА

На следующий день, пятнадцатого июня, я пришел на заседание пораньше: мне хотелось занять удобное место, поскольку оживление на ужине у Перье заставляло предполагать, что дипломатические ряды будут переполнены, однако публики было мало. Может быть, посланники рассчитывали, что речь затянется и они еще успеют прийти к ее окончанию, либо же своим отсутствием они собирались выразить молчаливое неодобрение. А может статься, причина крылась просто в том, что сегодня прибывали пароходы. Как бы там ни было, почти никто не явился. Зато на скамьях с островитянской стороны не было ни единого свободного места, и некоторые даже заняли скамьи боковых рядов, обычно оставляемые для иностранцев.

Любой член Совета имел право задать вопросы лорду Море касательно вчерашнего выступления, но никто не пожелал этого сделать. Напряженная пауза затягивалась. Тор несколько раз обращался с просьбой задавать вопросы, но ответом ему было молчание. И сторонники Моры, и сторонники Дорна выжидали…

Наконец лорд Дорн поднялся, его приветствовали, и он начал говорить — легко, раскованно, почти небрежно.

— Я удивлен, — сказал лорд Дорн, — что не слышу вопросов, хотя для меня и кое-кого еще недомолвки в речи Моры настолько очевидны, что удивляться бы и не стоило.

Есть, правда, одно исключение. Все мы слышали о предложении сделать остров Феррин межнациональной собственностью. И это не просто предложение металлургических компаний, а недвусмысленные требования иностранных правительств, которым вторит правительство Моры. Они хотят, чтобы Островитяния оставила за собой лишь чисто номинальное право суверенитета, а они на деле контролировали бы жизнь острова, обещая взамен некое количество золота и сравнительно небольшую долю добываемых руд. От нас требуют, чтобы мы по доброй воле уступили загранице полезные ископаемые, запаса которых хватило бы и нам, и бесчисленным поколениям наших потомков. Они ждут, что мы дадим втянуть себя в рискованную игру с остальным миром, станем заботиться лишь о ближайшем будущем, полагаясь на человеческую изобретательность там, где нужно придумать что-то новое взамен уже использованного.

С необычайной отчетливостью припомнились мне подобные рассуждения Дорны на борту «Болотной утки», когда она не была еще замужем за королем, и, взглянув на ее профиль, видневшийся в конце длинного ряда скамей, я заметил, как щеки ее вспыхнули, словно и она узнала свою мысль.

— Мора упомянул о многих предполагаемых концессиях, но только не об этой, почему я и не стал ничего спрашивать, решив, что это не тема для споров, и у Моры даже в мыслях нет уступать Феррин. Но я говорю об этом теперь, потому что это следующий шаг, которого от нас потребуют, причем потребуют в любом случае. Иностранцы, вероятно, посчитают, что предварительное принятие Договора два года и девять месяцев назад дает им основание для подобных притязаний и что, если в конце концов Договор не будет утвержден, они потеряют некоторые из своих прав и смогут потребовать компенсации.