Островитяне - [73]

Последующие события не вполне ясны, хотя и неоднократно подвергались анализу.

По слухам, Корер умерла через несколько дней после возвращения с Пикая. Смерть засвидетельствовал ее личный врач. Ходят слухи, что труп был сразу же кремирован. В отчете говорится следующее: «Смерть от естественных причин. Причина смерти: инфекция/инвазия». Многие уверены, что после смерти Кэмстона Корер скрылась в каком-то тайном убежище, расположенном на другом острове.

Однако факт ее смерти признан де-юре. Практически все ее вещи переданы в Национальный музей в Глонд-Сити, столице Федерации, и хранятся там по сей день. Среди них – выделенная в отдельный каталог – большая коллекция предметов, так или иначе связанных с Кэмстоном, в том числе полное собрание его сочинений, а также множество писем, фотографий, записных книжек и ксерокопии страниц его дневника. Почти весь рукописный материал либо адресован Корер, либо посвящен ей. Среди этих вещей есть даже локон, который, как было установлено, принадлежал Кэмстону.

У Корер не было детей, родственников у нее тоже не осталось. Люди, работавшие с Корер, посвящали ей трогающие за душу тексты и произведения искусства: самым известным среди них является длинное эссе, написанное Дант Уиллер, журналисткой «Айлендер Дейли Таймс».

Дом Корер на окраине Ротерси-Тауна открыт для посетителей; домом, а также всеми делами, связанными с имуществом, теперь занимается Фонд Корер.

Туристов на Ротерси ждет теплый прием, однако им там практически нечем заняться. Но для тех, кто изучает жизнь и творчество Корер, посещение острова, конечно, крайне важно. Въездная виза не требуется, законы об убежище на острове не действуют.

Денежная единица: симолеон Архипелага, обол Спокойствия.

Ротерси (2) След Отпечаток

Кабинет располагался наверху, под самой крышей, и в нем я повсюду натыкалась на следы его присутствия. Последний раз я была здесь двадцать лет назад; за это время кабинет почти не изменился – лишь усилился беспорядок: бумаги и книги лежали в стопках и грудах на трех столах и под ними. Я шагу не могла сделать, чтобы не наступить на одну из его работ. А в остальном комната осталась той же, какой я ее помнила: на окне по-прежнему нет занавесок, стен не видно за книжными шкафами. В одном углу стоял узкий диван; теперь с дивана сняли все, кроме матраса. Никогда не забуду клубок одеял, который остался на диване после нас.

Оказавшись здесь снова, я испытала потрясение. Так долго именно этот кабинет был воспоминанием, радостной тайной… а теперь он пуст. Я чувствовала запах его одежды, его книг, его кожаного чемоданчика, старого, потертого ковра. Его присутствие ощущалось в каждом темном углу, в двух квадратах яркого солнечного света на полу, в пыли на книжных полках, на книгах, стоявших неровными рядами, накренившись набок, в пожелтевших бумагах, в засохших пятнах беспечно пролитых чернил.

Я глотнула воздуха, которым он дышал, – внезапный приступ горя сдавил горло. Такой же удар я почувствовала, узнав о его болезни и неизбежной смерти. Спина напряглась под жесткой тканью черного траурного платья. Потеря меня ошеломила.

Пытаясь сбросить гнет, я подошла к деревянному пюпитру, за которым он стоя писал свои книги – наклоняясь особым образом и царапая ручкой по листам блокнота. Есть знаменитый портрет, где он изображен в этой позе, – картина была написана еще до нашей встречи, но так хорошо запечатлела самую его суть, что позднее я купила ее небольшую репродукцию.

Там, где обычно лежала его рука с зажатой между согнутыми пальцами маленькой черной сигарой, на полировке осталось темное пятно от пота. Я провела пальцами по лакированному дереву, вспоминая полчаса того особого дня, когда он отвернулся от меня к пюпитру, поглощенный внезапно пришедшей мыслью.

Это воспоминание преследовало меня с тех пор, когда я отправилась в путь в отчаянной надежде застать его живым. Родственники слишком поздно меня известили – возможно, намеренно, – а второе сообщение, которое я получила уже в пути, донесло мне ужасную новость: я опоздала. Я пересекла огромную часть Архипелага Грез, постоянно видя его наклоненную голову, напряженный взгляд, ручку, тихо шуршащую по бумаге, струйку табачного дыма, обвивающуюся вокруг его волос.

Собравшиеся внизу друзья и родственники ожидали, когда их позовут в церковь.

Я прибыла позже большинства скорбящих. Чтобы добраться до Пикая, мне потребовалось четыре бесконечных дня. Я так давно не бывала в этой части Архипелага, что забыла, во сколько портов корабли заходят по пути, как может задержать рейс погрузка багажа. Поначалу острова, как всегда, очаровали меня разнообразием красок и своим настроением; их названия вызывали в памяти картины прошлой поездки на Пикай: Лиллен-Кей, Иа, Джунно, Оллдус Преципитус… Но они напоминали мне о том, как я, затаив дыхание, ехала на встречу с ним – и о том, как я, тихая и довольная, размышляла на обратном пути.

На этот раз очарование быстро исчезло. После первого же дня, проведенного на корабле, мне казалось, что мы застыли на месте. Корабль медленно шел по спокойным проливам, а я часами стояла у леера, глядя, как от бортов стрелой расходятся волны. Увы, это была лишь иллюзия движения. Стоило мне оторвать взгляд от волны с белой шапкой пены, как я видела, что очередной остров по-прежнему там, где и раньше. Только птицы взмывали в небо и падали с высоты рядом с кораблем. Я жалела о том, что у меня нет крыльев.