Острова утопии - [11]

Мой основной тезис состоит в другом: сама возможность публичного обсуждения этих тем и идей расширила границы открытых общественных дебатов о реформировании школы и профессиональной компетенции учителя, а также инициировала поиски собственных, не освященных высочайшими авторитетами обучающих и воспитательных методик. На этих предпосылках, как можно предположить, и строились педагогические эксперименты второй половины 1950 – 1980-х годов.

2. Точка отсчета: борьба с «формализмом» (1944)

Анализируя законодательные акты, правительственные постановления и распоряжения 1940-х, относящиеся к сфере школьного образования, можно увидеть в них проявление двух тенденций: попытки восстановления пошатнувшейся дисциплины через укрепление модели «сталинской» школы, с ориентацией на дореволюционное гимназическое образование (введение раздельного обучения, «Правил для учащихся», аттестата зрелости, золотой и серебряной медалей для выдающихся выпускников, а также начало преподавания логики, психологии и латинского языка в старших классах)50, и конкретные решения по преодолению последствий войны. По текстам самих постановлений, публикациям в прессе и внутренним материалам Наркомата (позже – Министерства) просвещения РСФСР хорошо видно, что эти две тенденции во многих случаях входили в коренное противоречие друг с другом.

Система образования в последние военные и первые послевоенные годы испытывала острый дефицит ресурсов – материальных, кадровых, интеллектуальных, дисциплинарных и т.д. При этом отдельные учреждения «сталинской школы» и весь социальный институт в целом, с его установкой на усвоение огромных массивов материала51, жесткой дисциплиной и большими затратами внеучебного времени на разные формы идеологической индоктринации и выполнение общественных поручений, не говоря уже об оплате за обучение в старших классах52, в этой ситуации начинали все более заметно буксовать53.

Положение школы в последние годы войны и в первые годы по ее окончании можно без преувеличения назвать кризисным, хотя само слово «кризис» ни в печати, ни в документах Наркомата народного просвещения не использовалось. Кризис выражался, с одной стороны, в проблемах экономического и демографического характера – нехватке учителей, учебных пособий и учебных помещений54, с другой – в резком падении авторитета школы как социального института и учителя как социального медиатора. Если в крупных городах речь шла преимущественно о систематическом непосещении занятий, невыполнении домашних заданий и серьезных нарушениях дисциплины на уроках, то в малых городах и на селе происходило настоящее бойкотирование школы: местным государственным и партийным чиновникам приходилось прилагать чрезвычайные усилия, чтобы заставить родителей отдавать порой уже весьма великовозрастных детей в первый класс; процент учеников, оставлявших школы, был также весьма высок.

В 1943 – 1944 годах Наркомат просвещения РСФСР55 начинает с жестких дисциплинарных мер: вводятся раздельное обучение, обязательные к выполнению Правила для учащихся (требовавшие, среди прочего, беспрекословного подчинения школьников учителю), пятибалльная система оценки знаний, регламентируются посещение учениками школ театров, кино и других досуговых учреждений, а также система поощрений и наказаний для школьников56. Инициаторами этих мер выступили, по-видимому, лично И.В. Сталин, член Политбюро А. Жданов и тогдашний нарком просвещения В.П. Потемкин – все трое большие поклонники дореволюционной гимназической системы57. Однако некоторые постановления 1944 года уже не имели столь однозначного дисциплинирующего характера.

Так, 25 января 1944 года В.П. Потемкин отменяет своим приказом в школах социалистическое соревнование. Школы не оценивались более по среднему проценту успеваемости их учеников; администрации школ и руководителям отделов народного образования запрещалось оказывать давление на учителей при оценке успеваемости и дисциплины их учеников58. Этот приказ положил начало гораздо более строгой оценке знаний, за ним закономерно последовала удручающая статистика низкой успеваемости по всей стране.

В августе 1944 года на Всероссийском совещании учителей Потемкин выступил с новым для образования и уже знакомым для советской культуры лозунгом «борьбы с формализмом»59. Борьба с «формализмом» на уровне школы означала критическое отношение к практикам заучивания и зубрежки, не дающим, как декларировалось тогда, глубокого понимания сути предмета; полученные на уроках знания отныне квалифицировались как оторванные от практики. В педагогической прессе и на публичных собраниях эти знания негативно характеризовали как «словесно-книжные».

В своей речи на съезде нарком приводил несколько примеров, выявленных, по-видимому, по результатам последних инспекторских проверок московских школ: «Ученик 7-го класса 150-й школы г. Москвы растерялся, когда ему пришлось измерить температуру воды в стакане. Ученица 5-го класса 228-й школы прекрасно рассказала на испытаниях об устройстве барометра, но призналась, что никогда его не видала»60.

Лозунг «борьбы с формализмом» давал – во всяком случае, в дискурсивном поле – возможность указывать на шаблонность, рутинность и неэффективность существующих методов и практик обучения и воспитания, о торжестве внешних бюрократических форм над содержательными аспектами работы учителей, то есть критиковать ту самую модель школы, укреплению которой должны были способствовать многочисленные предыдущие и последующие правительственные и ведомственные приказы. «Учительская газета» уже через месяц после доклада Потемкина нападала на «формализм в воспитании»: «Формализм в воспитании проявляется прежде всего в разрыве сознания и поведения ребенка, его слова и дела, его интересов и воли. <…> …в шаблонном, стандартном подходе к ученику <…> в слепом применении ставших уже рутинными стандартных форм и приемов работы. <…> в школах, как правило, кружки навязываются сверху, учащихся чуть ли не насильно загоняют в них. <…> Динамика жизни класса, биографии учеников не изучаются, конкретные воспитательные задачи не ставятся…»