Остров яблок - [8]

– Ты не маленький, придумай что-нибудь. Федосеев проинструктировал? Скажи, что его записи тебя заинтересовали, ты хочешь снять фильм про ветер, найдёшь продюсера. Назови какие-нибудь имена известные. Скажи, работал с ними в последнее время. Он будет на седьмом небе.

– Сроки, Ярослав Васильевич?

– Всё было нужно ещё вчера… Давай так: сегодня займись записями и досье, завтра пригласи Куйбышева куда-нибудь, лучше в места, где есть наружное наблюдение. Постарайся, чтобы он выпил. А сам не увлекайся. Понял ли? Отзвонись Федосееву, спроси, куда можно. Сообщи, во сколько вы придёте. Тут мутное дело… Может быть, за ним не только мы смотрим. Поговори с ним, постарайся после поехать на Володарского, продолжить общение. Останься у них ночевать.

– Не знаю, удобно ли…

– Брось. Неудобно, когда соседские дети на тебя похожи. Можешь пьяным притвориться. Можешь ногу подвернуть. И смотри в оба глаза за ним: что ест, что пьёт, что читает. Ну и так далее.

– Да я не об этом. С Куйбышевым у меня проблем не будет. Вы же в курсе…

– Что Васильева должна была стать Заботиной? Конечно. Тем лучше. Может, и станет. Только про дело не забывай. Задачу понял? Вызову послезавтра. Всё.

+

Из записей Н. Куйбышева,

Франция, о. Поркероль

4 апреля 2011 г.

Мистраль

Если бы так рождались люди, им не нужны были бы повитухи и специальные дома, где прячут от посторонних глаз таинство появления нового. Люди выкатывались бы в мир с хохотом, криком, выпрыгивали бы неожиданно и сбивали с ног прохожих, вырывали рамы из окон, ломали деревья, рвали провода со столбов, оглушали, ослепляли и сводили с ума. Любой обыватель шарахался бы от беременной: что, она скоро родит? Нет, увольте, ни за что, не хочу и слышать! И, конечно, обыватели никогда не женились бы сами и не заводили бы детей. Унылое потомство серых скучных спокойных обычных рядовых незаметных ординарных приличных адекватных уравновешенных осторожных – этот бич человеческой цивилизации – никогда не явилось бы на свет. Каждое новое поколение сметало бы рутину предыдущего с чела земли. Гомер родил бы Александра Македонского, Пифагор родил бы Леонардо, а Данте – Лобачевского. Не было бы никаких средних веков, и вся история спрессовалась бы в один гениальный блестящий яркий век, и он резанул бы вселенскую тьму мистралем, ледяным мечом!

Мистраль сваливается вам на голову когда захочет, и с этим не поспоришь, от этого не отвернёшься, не запахнёшься воротником и не обмотаешься шарфом. Холодный и плотный, он бьёт, как тренированный боксёр, как автобус, вылетевший из-за угла на зазевавшегося прохожего, он валит с ног, впечатывает в стену, он выжимает из лёгких весь воздух до капли, он выдувает из глаз все слёзы, какие там накопились, и сразу же высушивает их. Он рвёт на вас одежду, но не с целью насладиться вашей наготой или овладеть вами преступным образом – он и так имеет вас, всех, кто попался на его пути, имеет без похоти и корысти, имеет, да и всё тут.

Он сверкает. Ясный день делается ещё яснее. Небо выметено до последней соринки. Не только Солнце слепит в ветреные дни, но даже и звёзды, даже Млечный путь отмыт добела и режет глаз. Земля сгибается под могучей метлой мистраля, а он гонит, гонит, тащит всё лишнее – листья, ветки, дураков-туристов, пьянчужку-побирушку у местной церкви, толстую разряженную тётку, пытающуюся дотянуться до дверной ручки; она тянет короткие пухлые ручки, но мистраль сильней, он давит, бьёт, роняет на землю, катит, уносит и вслед кидает горшки с цветами, мишуру реклам, куски черепицы с крыши, перевёрнутые стулья из ближнего кафе. Прочь, вглубь, в море, пусть оно утопит эту дрянь, эта дрянь никому не нужна, она мешает воину, полководцу, герою, холодному сверкающему мистралю, он скатится с Севенн на квадриге, он вызвездит небо, он выдерет сорняки из земли, он обновит застоявшуюся душу.

С ним по пути только философам и романтикам. Недаром его так любил Ницше… Мистраль, трусливых туч пастух, убийца, тать и воин, ты холоден, силён и сух, и яростно-спокоен, мы двое бурей рождены и мы всегда при деле, и топчут наши табуны распятья и бордели… Как же это безумно сказано, сколько тут презренья к оплотам земного бытия, к удобствам, приличиям, стандартам. Ибо оттуда, из них, из приличий и стандартов, растут суеверия, косность, ограниченность, невежество, трусость. Христос назвал трусость величайшим грехом! А что есть трусость, как не боязнь потерять? Великий мистраль! С тобой не надо бояться потерять, ибо ты беспрекословно отбираешь. С тобой нет ничего, кроме ясного неба и чистой души. Кроме ярости. А что есть ярость? Сила перетекания. На этом построен любой двигатель. Все человеческие уловки сотворены из этого. В одном месте мало, в другом много, в одном холодно, в другом горячо, и вот рождается ярость перетекания, бешеный поток энергии, и человек ставит на этом месте ветряную мельницу, или жернов, или турбину, или поршень. Ничего нового не придумано даже в кольце Большого Коллайдера. И там перетекает ярость, спрятанная между магнитов.

Чистейшая ярость. Чистейшее место на земле – французская Ривьера. Чистейшее море около лазурного берега. Прибрежную муть, тёпленькую болтанку водорослей, грязцу, ил, мусор, рыбёшек-недомерок, ленивых медуз – всё гонит отсюда мистраль. Если вам нужна физика частиц, или глас Бога, или сгусток энергии – добро пожаловать сюда, на юг Прованса, где даже столетние дубы застыли на склонах, почти до земли согнутые в поклоне великому ветру. Если вы хотите родиться заново, или умереть, или понять грань между этими условными состояниями – пожалуйте на Поркероль, где и я сейчас сижу, прислонившись спиной к скале, потому что иначе мистраль унёс бы меня в море. Я сижу трое суток, голый по пояс.