Остров яблок - [58]

Колонна медленно тронулась, стеклянный флакон качнулся, пустил по салону тонкий солнечный зайчик. И вдруг звякнул, брызнул во все стороны стеклом. Николай почувствовал около своего лица мгновенный ток воздуха – из пробитого пулей переднего окна в пробитое пулей заднее. Резко и сильно пахнул разлетевшийся по салону дезодорант.

«Яблоки!» – только и успел подумать Николай. Его накрыла и захлестнула горячая волна изнутри. Шофёр закричал, ударился головой о руль. Мотор взревел – видимо, нога сама вдавила педаль, – от боли, конечно, – это адская боль, когда изнутри твой организм вскипает, когда лопаются сосуды и кровь не успевает вытечь из них, сворачивается... Джип ударил бампером в зад микроавтобусу и заглох. Армейский вездеход поехал вбок, нырнул с дороги и перевернулся. Микроавтобусы впереди встали как вкопанные, только у одного открылась дверца, и оттуда наружу выпало тело – почерневшее лицо, руки судорожно переплетены…

Алёнка не успела закричать и не успела допеть песенку про облака. Она свернулась калачиком на сидении, как будто уснула, наигравшись досыта. Николай хотел последний раз посмотреть на её лицо, но не решился. Отвернулся. Положил рядом с ней маленькую сумочку, набитую глупостями. Выбрался из джипа. В лицо ударил жаркий воздух. Пахло точно так же, как тогда на «Гипатии». И ни одного движения вокруг. «Как быстро они умерли, – внезапно подумал он. – На сколько километров вокруг вывезли людей? На тридцать? Должно быть, этого хватит. А снайпер? Кто стрелял? Он жив? Вряд ли. Жив только я. Что же делать? Почему я сам не могу сдохнуть в этой чёртовой микроволновке, а? Почему я?.. Почему?»

И тут он увидел падающий, кувыркающийся вертолёт. Эхо провожало его в последний путь – из голубых небес прямо на крышу проклятой секретной тюрьмы. Рванул взрыв, горячая волна ударила в спину. Николай не стал оглядываться на здание, в котором его держали почти месяц. Он посмотрел на горы, с трёх сторон обступившие Масфахан, и медленно двинулся по дороге вверх, к выходу из ущелья.

Глава 9. ЗА ВЕТРОМ

Из записей Н. Куйбышева

Фиолетовая плесень

И мы обязательно приходим к выводу, что это кто-то придумал, а не само оно так сложилось. Любой знак, любой символ, любая глубина и неоднозначность тащат за собой именно такой вывод. Посмотрим в глаза ближнего: там глубина, чёрные пропасти зрачков, дрожащая радужка в крапинку. Оттуда в нас переходит что-то неопределимое, и мы бормочем про дух святой, и поселяем в эти глаза душу, и создаём про неё религию, литературу, рисуем её и метафорически поселяем дальше – в деревья, в солнце, в гром, в горы, в волны… Всё одухотворено, если одухотворен наблюдатель, но этого соответствия мы не замечаем, а если и замечаем, то не понимаем. Потом является другой наблюдатель, прагматичный, и ему предложенная схема претит, он не приемлет пасторалей, ему по нраву точность, твёрдость, число. Он считает волны, измеряет скорость ветра. Он говорит: нет никакой души в вашем дереве, а есть годовые кольца, попробуйте со мной поспорить! Он разглядел в микроскоп цепочки хромосом и высчитал, что Адам жил в Африке ровно шестьдесят две тысячи лет назад, и никак иначе. Прагматик поймал в пробирку изотопы, он ковырялся лопатой в каменных осыпях, нашёл скелет динозавра. Как с ним спорить?..

И уходит в область фантазий Создатель и Демиург, Кукловод, Сценарист, Прародитель всего. Оставляют его только как уступку больному ребёнку. Что ты плачешь, деточка? Хочешь взять котика в кровать? Хочешь спать с котиком? Нельзя, деточка, у него лапки грязные… ну-ну, не плачь, ах, ты же болеешь, у тебя же простуда… ну, возьми, возьми котика, пусть спит с тобой, спи, деточка, выздоравливай. Других ролей не предлагают бывшему Богу. А мысль о творении остаётся, а глаза ближнего всё так же глубоки, а душа, зачёркнутая ненароком, жива.

Прагматику становится плохо. Его жизнь трескается, как старый асфальт, расслаивается; отовсюду лезет бурьян, крапива; маленькая берёзка вдруг приживается там, где была мёртвая броня, и поднимается вверх, и шумят её листочки, и роняет она лёгкую кружевную тень; и носит ветер по бывшей пустыне парашютики одуванчиков, золотые крупинки серёжек, веточки, хвоинки, пыль и прах. Рассыпается картина мира: нет ничего сильней энтропии. Бывший прагматик идёт в церковь и расшибает себе лоб, пытаясь вернуть гармонию в разладившийся мир, поселить Бога хоть где-нибудь… Пусть не существует хрустальных сфер, небесной тверди и горы Олимп – он ищет место внутри себя, в уголках так называемого сознания, и неожиданно замечает, что оно всё заполнено Богом, и нет там никаких чисел. И он кричит в восторге, адресуясь на самый верх: великое светило, к чему б ты нужно, если б не было тех, кому ты светишь…

А потом приходят новые наблюдатели, история повторяется. Умеющий считать не доверяет мечтателю; мечтатель придумывает ловушки из красивых слов и звуков, опутывает в свои сети неверующего, заставляет вдруг заплакать, изумиться красоте и осмысленности звёздной ночи, нырнуть в глубину человеческого взгляда, утонуть в неизмеренных глубинах души. Они так и спорят. Один говорит – есть Бог, второй смеётся. Третий мучительно трёт лоб и пытается найти соломоново решение: если нужен тебе Бог, то он есть, если не нужен – его нет. Выбирай любое, и будь терпелив к другим, да съешь ещё этих мягких французских булок.