Остров яблок - [41]

Вот смех. Не надо было и держать... В толпе далеко не протолкнёшься. Решил двигаться быстрее всех? Увязнешь. Так и тогда: меня догнали, отец, не выносивший эксцессов на публике, залепил мне подзатыльник, мать бросилась жалеть, я заревел. Вышли мы на улицу, и мне захотелось писать, сам я, понятно, не мог, а папа отказался помогать. Мама завела меня за акацию, и мы всё сделали. Толпа разошлась, брызнул дождик, и стало так хорошо, и я про себя решил, что не буду больше никогда-никогда проталкиваться сквозь строй. Получилось иначе – только этим и занимаюсь.

Тогда, на Камчатке, когда казалось, что это самоубийство, когда мой путь обрывался прыжком в холодную воду… нет, что тут вода, передо мной был океан, тысячекилометровое чудовище. Побежать навстречу всему человечеству… Сквозь всех! Невозможная вещь. Я исполнил трюк и жил предчувствием финала: ждал, когда из оркестровой ямы грянет туш, когда занавес поползёт и скроет, наконец, то, что я не могу больше видеть… Но режиссёр выглянул из-за кулисы, сложил ладони рупором и пронзительно зашептал: не всё, не всё! Ты ещё должен… Что я должен, что? А он уже спрятался, и я стою, немой, в самом центре ярко освещённого круга. Думал умереть, а родился заново, с императорским жезлом в руке. Не меньше.

Для чего вывели меня сюда, к микрофону, под софиты? Для чего пристёгнут к боку меч? Я грозно сдвигаю брови, поднимаю вверх пятерню с растопыренными пальцами, набираю в грудь воздуха – и молчу, прислонясь к дверному косяку.

+

Москва, Южное Бутово, пивной зал «Радуга»

3 июня 2011 г.

– Чо, чо, через плечо, уволили нах, да и всё! – Пухлощёкий раскрасневшийся мужчина не был похож на обычного алкаша. Он стоял около высокого одноногого столика, изрядно накренившегося, придерживая рукой пластиковый стакан с пивом, чтоб не съехал к краю. Второй рукой он вытирал влажный рот, приглаживал редкие светлые волосы и время от времени показывал пальцем куда-то вверх, видимо, рассказывал про очень высоких людей, ему лично известных.

Напротив стоял маленький человечек с испитым лицом, регулярно кивая и отхлёбывая пиво. Он ничего не говорил, кроме «ни хрена себе» и «вот же суки». Большего от него никто не требовал. Смысл похмельной утренней беседы со случайным человеком именно таков: один рассказывает про козлов, изгадивших жизнь, второй соглашается. За пиво, как правило, платит первый.

– Я тебе говорю, – горячился белобрысый. – Ни при чём был, ни при чём. Куда на хрен, такая буря… Волны, ё, выше этой вот пивнухи. Ветер, мля, дождь, куда там. Нечего дёргаться, понял?

– Ни хрена себе…

– Ну и смыло его, раз – и нету. А могло и меня, могло и обоих ко всем чертям. А они теперь меня выкинули на улицу. Семь лет службы…

– Вот же суки…

– Надо ещё пива взять. Сходи, вот стольник.

Маленький проворно метнулся к окошечку за горючим. Пока спонсор возводил глаза к небу, быстро взял две по пятьсот пива и сотку водки. Сотку тут же опрокинул вовнутрь, а пиво поволок к столику. Разговор возобновился.

– Даже карточку мою заблокировали. Сижу в аэропорту, а билет купить не могу. Пришлось звонить по всем знакомым, побираться. Это за семь лет службы. Вот так с нами. Хотят – и ноги вытрут.

– Да, вот же…

– А между прочим, мы с ним друзья с детства! Понимаешь? На одной парте… Росли вместе. Друг – это святое.

– Ни хрена…

Незаметно появился третий, в тренировочных штанах, наглухо застёгнутой старой кожаной куртке и вязаной шапочке, совершенно неуместной в начале июня. Он принёс бутылочного пива и достал из-за пазухи фляжку с водкой.

– Хорошая, не отравишься, – буркнул. Добавил из фляжки в стаканы с пивом.

Рванули. На душе полегчало. Присмотрелись к вновь прибывшему – не чечен? Нет вроде, нос картошкой. Тогда пусть. Хочется человеку угощать, кто ж мешает.

– У меня сын родился, мужики. Давайте за него.

Выпили за сына.

– А что, земеля, ты в шапке ходишь? Мёрзнешь, что ли?

– Не… – Новенький слегка нахмурился, потом стащил шапку. – Облысел. В шапке вроде спокойнее. А без неё то и дело головой за всё цепляюсь.

– Это да, и я вот тоже, того гляди. – Пухлощёкий пригладил русые пёрышки, сквозь которые вовсю просвечивала розовая кожа.

Взаимопонимание стало полным, и поправка здоровья перешла в обычную пьянку. Потом ещё была водка, потом пошли куда-то, сидели в сквере, потом маленький мужичонка, получив от лысого пятисотку на закупку горючего, исчез. Потом была квартира, музыка, курили, закусывали и пили, пили…

Очнулся Михаил ночью. Он, оказывается, спал в кресле, голова свешивалась вбок, шея страшно затекла. Похмельная боль в затылке ещё только намечалась. Последние минуты полупьяного состояния, за которым последуют жестокие муки. Если немедленно выпить… если душа примет… то, быть может, удастся избежать.

Михаил встал, огляделся. В затылке застучало отчётливей: сейчас-сейчас! Большая комната, за окном – ночь, где-то вдали едут машины. Из кухни в коридор пробивается свет. Двинулся туда.

На кухне сидели двое: вчерашний лысый и ещё один тип, приличный на вид, точно не бухарик, в чистой клетчатой рубашке, темноглазый, улыбчивый.

– Михаил, проснулся? Как голова? – сразу же спросил он.