Остров традиции - [30]

Супостатом считалась безыдейная и беспринципная урла. Сейчас, правда, наблюдалось затишье, поскольку вся местная гопота ушла с повстанцами в соседнюю губернию, но будучи сборищем ненадёжных и сребролюбивых ландскнехтов, ежечасно могла воротиться и потребовать свою территорию взад. Поэтому, сидя по-турецки в кругу «логососов» (за это время они оборудовали место своих сходок циновками и коврами), Конрад всё время чувствовал липкий холодок в спине: а ну как сейчас нагрянут... Пока же урловый легион был представлен одними лишь малолетками, которые порой собирались на той же площади, чуть поодаль, и нарочито громко обсуждали между собой свои дела, но на открытую конфронтацию не отваживались.

О связях Конрада с Поручиком и цели его контактов с ними логоцентристы прекрасно догадывались, но отнюдь не собирались из-за этого предавать гостя какому бы то ни было остракизму. Вместе с тем их суждения об официальных властях региона отличались крайним пренебрежением: сплошь зацикленные на самообогащении карьеристы и тати, выжимающие последние соки из вверенного им населения. Так, Поручик со своими отрядами регулярно осуществлял в посёлке продразвёрстку, минуя и милуя исключительно клировское хозяйство.

Логоцентристы были осведомлены даже о пикантном предложении, которое Поручик сделал Анне, может быть, в тот день, когда первый раз явился к Клирам и походя завербовал Конрада. Если бы тогда как-либо удалось записать вторую сторону кассеты, оказалось бы, что Поручик отводит Анне роль учительницы музыки для местных детей.

Что Анна ответила Поручику, оставалось неизвестным. Информация исходила от длинноволосой девицы, которая сама, как оказалось, была музыкантом и знала ситуацию на рынке уроков – тем более обозримом, что он отмирал. Редкий родитель отдавал отпрыска «на музыку», предпочитая учить его единоборствам. Кстати, лично длинноволосая девица с Конрадом почти не общалась, считая это ниже своего достоинства. Другая чувиха, с наполовину выбритой головой, была любезнее, но здесь уже Конрад чувствовал какой-то порог, скорее эстетического свойства, – и потому старался говорить с этой биксой пореже.

Стать окончательно своим в кругу «логососов» ему не удавалось – условием приёма в шоблу была инициация, а её-то у Конрада и не было. Он, правда, указывал на то, что как-никак отслужил в армии, но ему отвечали, что инициацией по-ихнему считается только участие в боевых действиях, а Конрада чаша сия миновала.

Время от времени он интересовался судьбой и профайлом Алисы Клир. Больше всего его интересовало, не было ли у неё врагов и кому она могла перейти дорогу. Неформалы отвечали, что никому, потому что женщина была приветливая и приятная, и даже высокомерия, свойственного её сестре, за ней не наблюдалось. Наоборот, она целиком отдавала себя людям – вытаскивала пьяных из канавы, отхаживала побитых во время жестоких тутошних драк, утешала женщин, потерявших мужей. Кроме того, она руководила в посёлке кружком детского творчества, ныне безвозвратно почившим в Бозе, и регулярно ездила в губернский город на смотры юных талантов. Кроме того, у неё были в городе и другие дела, за которые она, правда, ни перед кем не отчитывалась. На прямой вопрос Конрада – не могла ли она в городе каким-то образом законтачить с Землемером, был дан уклончивый ответ – всё может быть, так как Землемер увлекался робингудовщиной, то есть благотворительной раздачей награбленного добра сирым и убогим и поддержкой крайне редких в этом краю гражданских инициатив. Но вообще-то говорить о Землемере в этом кругу считалось негласным табу, и собеседники Конрада довольно быстро съезжали с темы.

А в доме Клиров, похоже, существовало табу на разговоры об Алисе. Ни Профессор, ни Анна ни разу и словом не обмолвились о недавно погибшей дочери и сестре. В некоторых комнатах, правда, стояли её фотографии – но, учитывая, что они с Анной были близняшками, сказать точно, кто именно был изображён на них, было невозможно. Фото же обеих сестёр вместе Конрад никогда не видел – что, впрочем, не удивительно: он был вхож далеко не во все комнаты дома. В доступных же ему комнатах он часами простаивал перед портретами покойницы, стараясь уловить в её миловидных чертах налёт обречённости, приговорённости к ранней смерти, и, как ему показалось, он постепенно нашёл его в чуть тревожном выражении больших, устремлённых мимо зрителя глаз, в чуть нервическом изгибе уст, в чуть чрезмерной заострённости подбородка. Хотя, быть может, всё это было присуще и облику Анны – так долго и пытливо таращиться на неё она бы никому ни за что не позволила.

Пробовал Конрад заговаривать об Алисе со Стефаном – но тот сразу плаксиво кривил губы и отделывался фразами типа «О мёртвых – только хорошо» и «Зачем ворошить прах былого?».

Но когда подошло время сороковин по безвременно ушедшей, Конрада пригласили на поселковое кладбище. Среди покосившихся надгробных камней и стёртых надписей выделялся свеженький могильный холмик с воткнутым в него новеньким крестом. Памятника, понятное дело, ещё не было; лишь временная табличка с чёрными буквами «А. Клир» поясняла, кто здесь покоится. Свои услуги предложил было полупьяный дьякон в линялом подряснике, но ему вежливо отказали, поскольку он был не в голосе и откровенно рвался почревоугодничать на халяву.